Искатель. 1993. Выпуск №1
Шрифт:
— Все будет, как вы того желаете, — ответил Джану Марии правитель Урбино. — О свадьбе объявим сегодня, чтобы представитель Борджа понял: это дело решенное. Выслушав послание герцога Валентино, постарайтесь дать ответ поуклончивее. И не позднее чем через десять дней возвращайтесь в Урбино. А мы пока будем готовиться к торжествам. Но сперва ступайте к мои по Валентине и расскажите обо всем ей.
Уверенный в успехе, Джан Мария поспешил в покои племянницы Гвидобальдо. Наткнулся на слоняющегося без дела пажа и послал его к монне Валентине испросить аудиенции.
Когда паж открыл дверь, до Джана Марии
Пение внезапно прекратилось, смолкла и лютня. Появился паж и, отдернув сине-золотистую портьеру, пригласил Джана Марию войти.
Он оказался в комнате, красноречиво свидетельствующей о богатстве и тонком вкусе семейства Монтефельтро. Фрески на потолке, бесценные гобелены на стенах. Над затянутым в алое аналоем серебряное распятие работы знаменитого Аникино из Феррары. Картина кисти Мантеньи, дорогие камеи, хрупкий фарфор, множество книг, цимбалы, которые с интересом разглядывал светловолосый паж, у окна арфа — ее Гвидобальдо привез племяннице из Венеции.
Там-то и увидел Джан Мария монну Валентину в окружении ее подруг, шута Пеппе и полудюжины дворян, придворных мессера Гвидобальдо. Один из них, тот самый Гонзага, что привез монну Валентину из монастыря святой Софьи, в белом, расшитом золотом камзоле, сидел на низком стуле с лютней в руках, и Джан Мария догадался, что именно его голос слышал он, стоя за дверью.
При появлении герцога все встали, за исключением монны Валентины, но не выказали радости, чем в немалой степени охладили пыл Джана Марии. Он приблизился к ним и, запинаясь чуть ли не на каждом слове, попросил оставить их с монной Валентиной наедине. Скорчив страдальческую гримаску, она отпустила дам и кавалеров. Джану Марии пришлось долго ждать, пока последний из них не скрылся за стеклянными дверьми, ведущими на просторную террасу, где в солнечных лучах сверкали струи мраморного фонтана.
— Моя госпожа, — начал Джан Мария, когда они остались вдвоем, — новости, полученные из Баббьяно, требуют моего немедленного отъезда. — И сделал еще один шаг в ее сторону.
То ли скудоумие, то ли ослепившая его любовь помешали Джану Марии увидеть, как блеснули глаза монны Валентины, а на лице отразилось безмерное облегчение.
— Мой господин, — ровным, сдержанным голосом ответила девушка, — мы будем сожалеть о вашем отъезде.
Вот тут герцог проявил себя полным идиотом! Если б он подольше варился в придворном котле, его уши наверняка бы научились отличать слова, за которыми ровным счетом ничего не крылось. Но для него было так непривычно слышать вежливые фразы, а посему едва Валентина закрыла рот, как он упал на колени и схватил своими грубыми руками ее божественные руки.
— Правда? — Взгляд его лучился любовью. — Вы действительно будете сожалеть?
— Ваша светлость, прошу вас, встаньте. — Холодность в ее голосе сменилась тревогой, ибо робкая попытка освободить руки окончилась неудачей.
Она дернула сильнее, но Джан Мария держал ее мертвой хваткой, полагая, что продолжается все та же игра в скромность.
— Господин мой, умоляю вас! — воскликнула Валентина. — Вспомните, где вы находитесь…
— Я останусь здесь до Судного дня, — ответствовал снедаемый любовью герцог, — если только вы не соблаговолите
— Я вся внимание, мой господин. — Валентина и не пыталась скрыть отвращение, которое вызывал в ней Джан Мария, но тот ничего не замечал. — Только при этом совсем необязательно держать мои руки и стоять на коленях.
— Необязательно? — воскликнул Джан Мария. — Ну что вы, моя госпожа. Наоборот, всем нам, и принцам, и вассалам, иной раз полезно преклонить колени.
— В молитвах, мой господин, да.
— А разве человек не молится девушке, за которой ухаживает? И может ли он найти лучший храм, чем ноги своей дамы?
— Отпустите меня, — Валентина продолжала вырываться. — Ваша светлость утомляет меня и ведет себя нелепо.
— Нелепо? — Его рот открылся, краска залила щеки, маленькие синие глазки злобно сверкнули. На мгновение он застыл, затем поднялся. Отпустил руки Валентины и тут же заключил ее в объятья. — Валентина, — голос Джана Марии дрожал. — Почему вы столь жестоки ко мне?
— Ну что вы, — слабо запротестовала она, отстранив свое лицо подальше от этой толстой, мерзкой физиономии. — Мне не хотелось бы, чтобы ваша светлость выглядел глупо, а вы представить себе не…
— А вы, вы представляете себе, сколь страстно я вас люблю? — прервал ее герцог, сжимая в объятьях.
— Мой господин, вы причиняете мне боль!
— А вы думаете, вы не делаете мне больно? — парировал Джан Мария. — Да как можно сравнить синяк на руке с теми ранами, что наносят мне ваши взгляды? Вы…
Валентина вырвалась и молнией бросилась к двери на террасу, куда вышли ее придворные.
— Валентина! — То был рык зверя, а не оклик кавалера. Джан Мария схватил девушку в охапку и силой затащил обратно в комнату.
Терпение Валентины лопнуло. Никогда не доводилось слышать, чтобы с женщиной, занимающей столь высокое положение, как она, обращались подобным образом. Она не намеревалась высказывать свое презрение герцогу, полагая, что отстоит свободу с помощью дяди. Но Джан Мария, видать, принял ее за прислугу и дал волю рукам. А раз он не понимает, что ей следует выказывать должное уважение, и не знает, что люди благородной крови и хорошего воспитания еще должны обладать и утонченной душой, то и она не желает больше выносить его ухаживания. Снова освободившись из рук герцога, Валентина влепила ему звонкую оплеуху, отчего герцог очутился на полу.
— Моя госпожа! — выдохнул он. — За что вы так обижаете меня?
— Разве вы не заслужили этого, подвергнув меня таким страданиям? — фыркнула Валентина, и Джан Мария сжался под ее гневным взглядом.
Она возвышалась над ним, преисполненная праведного гнева, и Джан Мария не так боялся, как любил ее такой, и сгорал от желания жениться и приручить Валентину.
— Что я — переметная сума, чтобы вы смели так обращаться со мной? — бушевала Валентина. — Не забывайте, я — племянница Гвидобальдо, из рода Ровере, и с самой колыбели окружена уважением мужчин. Всех, независимо от их происхождения. К сожалению, сейчас мне приходится говорить, что у вас, рожденного править людьми, манеры конюха. И потому зарубите себе на носу, раз уж вы не поняли этого ранее, что ни один мужчина, кроме того, кому я разрешу это сама, не смеет касаться меня руками, как это только что сделали вы!