Искатель. 1997. Выпуск №5

Ларионова Ольга Николаевна

По тому, как одеревенело застыла гостья на счастливом диванчике, не скинув даже наглухо застегнутого плюшевого пальтеца, Котька понял, что дело совсем швах, и вместо чашей выставил граненые стаканы. Проворно разлив, он с демонстративной лихостью опрокинул «первый — со свиданьицем», лихорадочно соображая, как же уговорить эту куклу деревянную хотя бы пригубить. Но «кукла» без тени смущения повторила котькино действо, на долю секунды разомкнув пепельные губы и тут же снова сжав их в одну полоску. Котька подивился — она вроде бы и не сглотнула, точно и не в себя. Не во рту же держит, первач-то крепенек, двойной очистки…

Он беззастенчиво смотрел ей прямо в лицо (его простодушной

деликатности не хватило на то, чтобы понять: на некрасивых женщин так пристально не смотрят), и опять — впервые в своей практике — не мог найти ни одной черты, которую можно было бы назвать недурной. Конечно, Котька не дурак был и соврать, но безошибочная интуиция подсказала, что она выслушает, и не поверит. А весь смысл котькииых стараний и заключался в том, чтобы родить и выпестовать эту веру.

Он опечалился и налил еще по одной. Привычные заклинания «и сбудется, и слюбится» не приносили ни малейшего результата. Котька подливал, втихомолку радуясь, что на кухоньке еще несколько трехлитровых балок, да и аппарат побулькивает — успел, проходя мимо, наладить одной левой. Умелец. Только не в коня корм. Скорее он сам с копыт слетит, чем эта черносливина сушеная. Вот это точно! Сушеная и есть. Только с чего ты так посохлась, девонька? Обидели? Обделили? Нет, была бы злость. А тут только тоска смертная. Знать, сама отпела ты себя на веки вечные, горемыка неневестная, положила крест на своей жизни, и один Господь ведает, чем тебя пронять-одарить…

Одарить! Котька аж расплылся в пьяной, счастливой улыбке. И как это он до сих пор не допер?..

Он поднялся, тяжело опираясь о цветастую замызганную клеенку. Погрозил пальцем:

— А ты — ни-ни! Ни с места. Жди, я ща… Порушу я твою тоску подлую. Расцветешь ты у меня алым цветиком…

Приговаривая так, добрался — по стеночке, по стеночке — до хозяйкиной двери. Нашарил в заветном уголке ключ. Долге возился, отмыкая. Запретная для него комната пахнула помадными бабьими красками, недовыделанной кожей и вонючим жучком. Котика поматывая головой, чтобы хоть немного очухаться, уставился на груду заморского барахла, сваленную на двухспальной кровати Это было чужое, и мысль об этом охолодила его.

— С получки сквитаемся, — пробормотал ок, твердея в своем намерении. — Отдам. Вотрое. Не для себя ж…

Он попытался сосредоточиться, соображая, чем бы горькой гостьюшке своей подфартить. Но перед ним в прозрачных пакетиках поблескивали, как карамельки, разноцветные турецкие футболки, топорщились несгибаемые синие портки, ластились пастельные одноразовые трусишки; глазасто пялились коробочки с кругляшками теней, чопорно хоронились чернолаковые раковинки шанельной пудры; навзничь, шпильками кверху, шлялись парчовые лодочки гвардейского калибра… Не то. Все это было не то. И вообще не то…

Не то? Он попытался сообразить, что же его всполошило, словно толкнув в спину. Что-то произошло. Он безнадежно махнул рукой на весь этот заморский хлам и, подцепив наугад какой-то желто-зелено-лиловый платок, потащился назад, в тесную свою конуру.

Гостьи за столом не было.

«Скверно, очень скверно. Сказывается, я даже не научился полностью владеть собой. Когда я принял суммарную пси-гамму моего кынуита, с его намерением меня осчастливить, мною овладел просто истерический хохот. Пришлось несколько раз останавливаться. Хорошо еще, что лицевая маска скафандра не передает моего истинного эмоционального состояния. Сколько же мне еще придется тренироваться? Скорее бы домой!..

Мы двигаемся дальше. Кынуит беспрестанно говорит, но его пси-спектр свидетельствует, что это — лишь отвлекающий маневр, который должен позволить ему

завлечь меня в западню. Следовательно, аудиоинформацией можно временно пренебречь. Да, ни от чего другого я так не заходил в тупик, как от способности аборигенов говорить одно, а думать совсем другое. Кстати, непревзойденным в этой области оказался тот массивный кынуит с признаками как мужского, так и женского пола, которому я присвоил условное обозначение «жрец». Жрецы существовали на многих отсталых планетах, о которых рассказывал мне дед; как правило, они являлись носителями культуры, хранителями эпического пласта дописьменного периода литературы и в значительной степени — прогностиками. Но о какой культуре может идти речь в обществе, где каждый озабочен удовлетворением чисто животных потребностей, на что годится даже кусок плоти ближнего своего?

Тем не менее в словах жреца была даже какая-то завораживающая ритмика. «И дал Ему власть производить суд, потому что Он есть Сын человеческий…» Во время обратного перелета все это нужно будет детальнейшим образом проанализировать. Уже одно выражение «царствие небесное» навело меня на мысль о том, не является ли это зашифровкой предполагаемого союза цивилизаций, каким в действительности стало наше Содружество Разумных Миров? Тогда, в ритуальном помещении, возле тела, подготовленного к изуверскому пиршеству, я не мог интерпретировать с помощью лингвана каждый закладываемый в мою память термин — слишком плотен был поток информации. Но уже сейчас цепкое внимание ко мне со стороны жреца, как и ряд его выражений, настойчиво требует объяснений. «Суд небесный». Это понятно— суд, творимый представителями инопланетных цивилизаций (вопрос: откуда о них известно жрецу?). «И дал Ему власть…» Власть дает только Совет Звездного Каталога. Но кому же это — ЕМУ?

И тут приходит догадка, столь ошеломляющая, что я снова замираю на месте.

Да ведь глядя на меня, намекая на что-то, известное только нам двоим, жрец и не мог говорить ни о ком другом. Следовательно, речь идет обо МНЕ!

Это я, облаченный доверием Совета, прибыл на Кынуэ, чтобы определить судьбу ее человечества. Это мне доверено решать, достойна ли эта планета войти в наше Содружество, или ее уделом станет прозябание за неощутимой, но абсолютно непроницаемой информационной стеной. И только я…

— Ну, чего замешкалась, птаха болезная? Упорхнуть примеривавши Так не неволю!

Мы двигаемся дальше. Птаха… Существо женского рода. Тогда почему же — сын?

А, вот оно что. Жрецы — как правило, особи, в сенситивном отношении превосходящие рядовых обитателей планеты. Раз уж мой противник обладал способностью распознать под оболочкой скафандра существо из другого мира, да еще и определить цель моего появления на Кынуэ, то можно предположить, что он обратил на меня внимание еще тогда, когда я знакомился с окрестностями моего убежища. Считывая мою пси-конфигурацию, он запомнил, что ей первоначально соответствовала маска мужского рода. Следовательно, обращение «сын» должно означать, что он опознал меня сегодня, но не хочет делать свое открытие достоянием окружающих. И его прямой, неотрывный взгляд — «я знаю, кто ты и зачем пришел, но не выдам твою тайну».

Но почему «сын человеческий»? Попробую размотать и этот логический клубочек. Я — существо с другой планеты, но мой облик неотличим от облика людей, а мой разум открыт для того, кто способен считывать пси-информацию другого мыслящего существа. Следовательно, и телом, и духом я адекватен кынуиту. Эту конструкцию нужно дополнить императивной тональностью. Что же в итоге?

«Я знаю, кто ты и зачем пришел, и не выдам тебя; но и ты должен судить о нас так, как если бы ты был сыном человека».