Искатель. 2013. Выпуск №7
Шрифт:
Они, однако, не удержались и глотнули неразбавленного.
Ее звали чудесным именем Мария. Машенька Беркутова. Мышонок — ласковое мамино-папино прозвище — не от серой шкурки, а просто от имени. Единственный ребенок в семье, в меру обласканный, к восьми годам уже имевший несколько дипломов за участие в скрипичных конкурсах.
Престижная музыкальная школа, училище, оконченное с медалью, поступление в консерваторию (тут маме с папой пришлось поднапрячься: талант талантом, но плату за обучение никто не отменял… Впрочем, они были людьми небедными). Однажды город посетил известный маэстро из Голландии, послушал
Глупо, нелепо, страшно — под колесами пьяного грузовика. «Ничего, — шептал папа на сыром промозглом кладбище, прижимая к себе дочку и слушая, как комЬя земли стучат о гроб. — Ничего, мышонок, мы выдержим. Надо только держаться вместе, слышишь? Мама бы этого хотела, ты ведь знаешь, как она тебя любила, мой мышонок, мой единственный, родной, любимый, папочка все сделает для тебя, нужно только держаться, только держаться…»
Он не удержался. Начал спиваться — тихо и незаметно, будто стесняясь. А через год так же тихо и незаметно ушел вслед за мамой — наверное, он ждал этого, даже просил Господа по ночам, когда дочка не слышала, чтобы отпустил его поскорее… И Маша осталась одна.
Сначала пришлось уйти из консерватории. Потом, чтобы расплатиться с долгами, — из квартиры перебраться в общежитие, к подруге по училищу Ляле Верховцевой. Пробовала податься в «челноки», гонять в ближнее зарубежье за шмотками, но однажды на вокзале кто-то увел сумки с товаром. То ли фартовый вор со стороны, то ли свои же «коллеги» по бизнесу. В линейном отделении только усмехнулись: «Вы-, девушка, знаете, сколько здесь крадут ежедневно? И у честных граждан, заметьте, не у всяких кровопийц вроде вас». — «Какая же я кровопийца, — робко возразила она. «Такая, такая. Лет десять назад ты бы у меня как миленькая огребла статью за спекуляцию. А теперь — будьте-нате, челноки, мать вашу…»
Она приподняла пустой бокал и посмотрела на Егора сквозь стекло.
— Вот так я и пришла к тому, с чего начинала. К игре на скрипке. В консерватории, правда, было потеплее, и публика другая… Зато в переходе акустика хорошая. И гаммами никто не мучает.
Она знакомо, летяще улыбнулась, а потом, снова став серьезной, попросила:
— Только не жалей меня, ладно? Не люблю этого.
— Бог мой, я и не жалею, — растерялся он. — То есть жалею, конечно, но… Я ведь и сам, в некотором роде…
Он окончательно сбился и нахмурился (хмель толкнулся в виски, но несильно, не так, как «паленка» вр времена оные… да он и забыл почти те времена). Хотел что-то сказать, но она накрыла его руку своей и тихо попросила:
— Поздно уже. Проводи меня, ладно?
…До общежития добрались уже в темноте. Оно располагалось на окраине города, в самом конце какого-то Богом забытого Ручейкового проезда, оказавшегося на поверку не проездом, а тупиком. Здание представляло собой вытянутую и изогнутую букву «П» с сильно обветшавшим фасадом. Разбитая асфальтовая дорожка вела к подъезду под узким козырьком. На старом кирпичном крыльце, между ступеньками, торчали головки одуванчиков.
— Вон там,
Егор задрал голову и посмотрел. Окошко горело: уютный и нежный оранжевый свет просачивался из-за занавесок.
— Тебя кто-то ждет?
— Ляля Верховцева. Моя подруга по училищу, я тебе рассказывала…
Рассказывала… Да, в самом деле…
Мысли активно заплетались: «Эллада» и впрямь оказалась коварной штукой. Егор потряс головой, надеясь вернуть им стройность, но получил обратный эффект. И, отчего-то хмурясь, спросил:
— Может, пригласишь на кофе?
Мария чуть виновато покачала головой.
— Прости, Егорушка. У нас на входе вахтерша — очень уж строгая дама… В другой раз, хорошо?
— Ладно, — вздохнул он. И вдруг выпалил — ни к селу ни к городу: — Я тебе картину подарю. Хочешь?
— Картину? А про что она будет?
Он зажмурился.
— Про город. Старинный город, много-много черепичных крыш и флюгеров, с высоты птичьего полета. И парашют в небе.
Она улыбнулась и посмотрела на него. И Егор снова почувствовал смущение — как давеча, в их первую встречу. Эта девчонка, кажется, имела способность вводить его в ступор одним своим взглядом. Он неловко потоптался с ноги на ногу и буркнул:
— Ну, я пошел. Встретимся, да? На старом месте?
Она приподнялась на носочки, притянула его к себе и поцеловала в губы — крепко, до соленого привкуса.
Егор едва дождался утра, чтобы приступить к работе над картиной. Трудился он быстро и легко, подчиняясь нахлынувшему вдохновению. Приходил из училища, мыл руки, перехватывал что-нибудь на кухне, переодевался и шел к себе в комнату, к мольберту. Ему очень хотелось успеть к сроку — хотя кто ставил перед ним сроки? До Машиного дня рождения оставалось еще полгода, не говоря уж о Рождестве и Восьмом марта… И все равно не успел, потому что обнаружил в почтовом ящике военкоматовскую повестку.
Сейчас, спустя три года, тот период в его жизни (сборы, мамины слезы и папины наставления) почти стерся из памяти. Осталось лишь некое расплывчатое пятно: шумные проводы на вокзале, в компании таких же, как он, стриженных под ноль призывников, расстроенная гитара, марш «Прощание славянки» из хриплого динамика и надсадный рев магнитофона у Ромки Заялова под мышкой — этот магнитофон Егор привез изТаллинна вместе с целой коробкой кассет с рок-н-роллом…
Кто бы сказал ему тогда, что вскоре он возненавидит рок-н-ролл. Кто бы заикнулся, что небо будет вызывать у него неприятную дрожь в коленках — такую же необъяснимую, как ненависть к музыке на магнитофонных кассетах. Особенно в разгар июля, когда слепящее солнце торчит в зените и воздух мерно колышется над нагретым асфальтом.
Потому что такое небо — дрожащее от зноя и копоти — было там, над Эль-Бахлаком. Маленьким, исключительно грязным городишком в такой же маленькой южной республике, где эмиры, генсеки и президенты сменяли друг друга каждые полторы недели.
Впрочем, сначала, до Эль-Бахлака, были шесть месяцев «учебки» в Фергане. Там их, сто двадцать зеленых новобранцев, с утра до ночи мордовали горными марш-бросками, стрельбами и парашютными прыжками — в таких замысловатых условиях, что мог выдумать только сбежавший из клиники маньяк-извращенец.