Искатель. 2013. Выпуск №7
Шрифт:
— Не тяни, — торопливо проговорил он. — Что-то с Оленькой?
— Профессор Садовников арестован.
Отчетливо скрипнуло кресло: дедушка крякнул и тяжело опустился за письменный стол.
— Арестован… Когда?
— Позавчера.
— Боже мой… Его не было на службе, но я полагал, что он болен, хотел даже послать к нему кого-нибудь из сотрудников… Что он сделал? В чем его обвиняют?
— В чем обычно, — глухо сказал дядя Валя. — Шпионаж, участие в заговоре с целью устранения глав государства… Ну, и еще несколько пунктов, по каждому
Повисла пауза.
— Я не верю, — еле слышно прошептал дедушка. — Паша Садовников… Мы знакомы лет тридцать, он старый партиец, честнейший человек… Валя, ты ведь служишь в органах, имеешь там вес, к тебе прислушиваются… Скажи им, что это ошибка!
— Ваш «честнейший человек» вчера подписал признание в кабинете следователя, — с ледяным, прямо-таки кладбищенским спокойствием произнес дядя Валя. — И назвал вас своим соучастником.
— Что?!
Кресло уже не скрипнуло — громыхнуло, словно дедушка отшвырнул его.
— Ты соображаешь, что говоришь?! Я не верю тебе. Не верю, что Паша… Покажи мне его признание! Я хочу убедиться, хочу поговорить с ним, посмотреть ему в глаза… — Голос дедушки окреп, взметнулся ввысь — и вдруг оборвался, точно патефонная игла соскочила с пластинки. У них дома был патефон — старинный, в ореховом ящике с потертым лаком и серебряными медальонами по бокам: женщина в длинном платье, беседка, пруд и лебеди. Лебеди девочке нравились особенно, хотя и женщина была неплоха.
— Сколько у меня времени? — почти спокойно спросил дедушка.
— Мало, — сказал дядя Валя. — Максимум сутки. Если бы не я — было бы и того меньше. Я придержал кое-какие документы — те, что проходили через мои руки. Это все, что я смог.
— Спасибо. Хотя то, что ты сделал, — это выше любой благодарности. Я понимаю, ты был другом моего сына…
— Я сделал это не ради вашего сына.
Владлен Романович слегка озадачился.
— Вот как? Что же ты хочешь?
— Сами знаете.
Дед (судя по звуку шагов) прошаркал по комнате и остановился у шкафа с любимым альманахом «Охота в России» и «Словом о полку Игореве» — он всегда, когда размышлял о чем-то, смотрел на потертые корешки своих книг, будто ожидая помощи или совета. И они, должно быть, действительно помогали ему, эти книги, они были мудры и платили любовью за любовь.
— Коллекция, — изрек он с сухим трескучим смешком. — Как же я сразу не допер, старый дурень…
Мелодично, но жутковато прозвонили часы, зашипел внутренний механизм — показалось, что вот сейчас, сию секунду, распахнется окно, словно от порыва ветра, и в белом вихре влетит в комнату сама Снежная королева, проигнорировав неподходящий сезон на дворе. И стрельнет в сердце осколком зеркала. Девочка испуганно прислушалась к себе: нет, вроде нигде не болит… А вот дедушке и дяде Вале, наверное, попало: вон как разговаривают, сердито и неприятно…
— …Собрание гобеленов восемнадцатого века — вот этот, где сцена охоты
— Спас, чтобы присвоить себе, да?
— Что ты понимаешь! — выкрикнул дедушка. — Я, я сохранил все это, я собирал по крупицам, вытаскивал из-под бомб, вывозил из блокады… Я спасал ценнейшие свидетельства истории от верной гибели, черт возьми!
— А перед тем выменивал их у полумертвых от голода стариков, — тихо сказал дядя Валя. — За осьмушку мокрого хлеба из отрубей. А иногда и просто так, «безвозмездно», — что они могли тебе сделать, эти доходяги. И Садовникова-ты обворовал точно так же.
— Я принес Паше хлеба. Целую буханку. Я подарил ему жизнь — неужели это не стоило какой-то железки, плевать кому принадлежавшей? — потухше произнес Владлен Романович. — Я ходил за ним, как за ребенком, кормил с ложечки, подчищал дерьмо, отправил его семью в эвакуацию — сам-то он уезжать отказался, патриот хренов, заявил, что желает умереть вместе с родным городом… Вот только они не умерли — ни город, ни Паша. Выжили, чтобы через семь несчастных лет написать на меня донос. Смешно…
Дядя Валя криво усмехнулся — уголок рта странно дернулся и поплыл вверх, словно у эпилептика.
— Да… Я мечтал о ней многие годы. Во сне видел, когда удавалось засыпать. К Ольге сколько раз подкатывался после смерти Николая, хотел через нее… Но она унизила меня. Она предпочла мне — и кого, черт побери! — Кольку Добеля, которого я всегда потихоньку презирал, которого и не считал за человека… Ну ничего. Теперь все будет по-другому. Тебя, старый хрыч, я уже не спасу — да и кому ты нужен, если по чести. Но коллекция — коллекция моя. А иначе…
— Это ты… — вдруг выдохнул дедушка. — Я понял… Садовников здесь ни при чем, ты сам написал донос. И подтасовал улики — тебе ведь это ничего не стоило. А потом выбил признание, как у вас это делается: чулком с мокрым песком по почкам, да? Чтобы следов на теле не оставалось.
— При чем тут следы? — спокойно сказал дядя Валя. — Следами нынче никого не удивишь. Заключенный мог подраться, или напасть на конвоира в припадке помешательства, или просто споткнуться — лестницы у нас крутоваты. Кстати, чтоб ты знал: женщины иногда страдают сильнее мужчин. Особенно красивые женщины — такие, как Оленька…
Стукнула дверь, и он вышел из библиотеки (девочка едва успела отскочить и юркнуть за широкую спинку кресла).
— Стой!
Дедушка догнал дядю Валю уже в дверях и вцепился в его шинель мертвой хваткой.