Искатель. 2013. Выпуск №8
Шрифт:
А сегодня надо решить все вопросы с Дроздовым. Это тоже забота Караваева.
Всю дорогу Елизавета без умолку щебетала. Она вспоминала отдельные эпизоды вчерашнего вечера.
Особенно ей понравился момент, когда она чуть было не чихнула, лежа в могиле.
Умора! Три мужика стоят на краю ямы, бросают в нее горсти земли, а она стискивает зубы и пытается потереть переносицу о складки своего савана.
А если бы она не сдержалась, то был бы полный провал. Хотя заместитель прокурора и дурак, но догадался бы, что его подставляют.
«Да, — подумал Лобачев, — это была бы не просто умора, а миллион убытку. Странная женщина Елизавета. Раньше она всегда была суровым синим чулком, а сейчас раскрывается, становится добрее и женственней. В такую даже влюбиться можно».
Он первый раз видел ее в таком возбужденном состоянии. Она вообще изменилась за последние дни.
Особенно за вчерашний день.
Лобачев не ожидал от нее такого таланта, такого азарта в этой игре с Корноуховым.
И такой покорности ему, Федору Лобачеву.
Вчера, когда Федор Дмитриевич проводил Сашу Караваева и отвел измученную и озябшую Елизавету в баньку, он устало опустился на стоявшую рядом колоду для рубки дров.
От неожиданности он вздрогнул, когда через пять минут скрипнула и приоткрылась дверь бани.
Елизавета мягко и неожиданно робко попросила помочь ей. Дело в том, что она очень перенервничала и даже мочалка в руках не держится.
Лобачев тем более не стал стесняться. Он вошел в предбанник, шустро сбросил форму майора полиции и взял у Лизы мочалку.
И было это всего десять часов назад.
Лобачев мельком взглянул на Панина. Тот был в приподнятом настроении и напевал какую-то бравурную, торжественную мелодию.
«Классика! Кажется, это называется «Ода к радости», — подумал Лобачев. — Какая уж тут мужику радость? Он, конечно, тюфяк, но с гонором и самомнением. Такие, как он, никогда не догадываются, что происходит с его женой. Он и представить себе не может, что его супруга способна ему изменить.
Панин — лопух! Он до сих пор считает себя в нашей группе главным. Ну и пусть считает. Я один тоже ничего не смог бы сделать. Но теперь ясно, что в ближайшее время наши отношения осложнятся, запутаются и обострятся. Это совершенно ни к чему в момент дележки крупных денег.
Но какова Елизавета! Она была просто великолепна. И в начале игры, и в могиле, и в бане. Просто не ожидал от нее такого…»
В Шереметьеве, в последний момент перед уходом в зону спец-контроля, Елизавета расцеловала обоих мужчин и вдруг потребовала от Лобачева вернуть ей негатив той пленки, что снимал вчера Караваев:
— Я стесняюсь, Федор. Твой сержант очень долго снимал, когда я лежала. Я почувствовала, что он делал крупные планы. А я была в таком оригинальном виде. Ну, ты, Федя, помнишь. Так что пусть негативы отдаст обязательно. А то мне неловко.
Елизавета улетела.
На обратном пути они долго молчали, завидуя и строя свои планы на будущее. Им очень хотелось так же вот улететь, но осталось
Как там у Лермонтова?
«Прощай, немытая Россия. Страна рабов, страна господ. И вы, мундиры голубые, И ты, им преданный народ».— Сейчас едем к тебе, — начал Лобачев сухим, деловым тоном. — Ты заверши все в квартире и забрось чемоданы в офис. Завтра Караваев первых покупателей привезет.
— Пусть подороже продает.
— Конечно, Володя. Мы сейчас у него возьмем все протоколы, фотографии, нож с отпечатками пальцев прокурора. И с этим товаром поедем к Елагиной. Она сегодня же должна деньги на наш счет перевести.
— Но она точно это сделает?
— А куда она, Володя, денется! Я ей пригрожу, что мы можем перед этим Борисом Петровичем открыться. И тогда она получит вместо покорного слуги крепкого злого врага.
— Да уж, Федя. Ты ее крепко припугни. Пусть как можно больше денег пересылает.
— Понял тебя, Панин. Как говорят, «Любезная дама, спасибо за подсказку», — весело, с лучезарной улыбкой откликнулся Лобачев.
В этот же момент Федор с неожиданной злостью подумал: «Индюк ты, Вова. Неужели серьезно думаешь, что лучше меня знаешь, как разговаривать с Елагиной. Или я не понимаю, что иметь больше денег — это лучше, чем иметь их меньше. Впрочем, сегодня это тебе прощается. Сегодня у тебя в головке должен быть полный сумбур. Рога пробиваются и думать мешают».
— Ты, конечно, прав, Володя. Я очень серьезно продумаю разговор с Елагиной, — примиренчески, как бы извиняясь за свою неуместную шутку, произнес Лобачев. — Елагина — тертый калач. С ней очень осторожно надо. Но ведь все козыри у нас в руках.
— Приятно, когда мы сильнее самой Елагиной.
— Да, приятно. А после Елагиной я поеду на твою дачу. Здесь надо действовать быстро. Надо наверняка с этой Галаевой решить. Пусть выбирает: или деньги и молчание, или несчастный случай.
— Да, Федор. С ней надо жестко. Но не совсем.
— Хорошо. А после этого надо будет Слесаря отпустить с миром. Он много для нас сделал.
— Да. Он хотел на родину поехать. Это где-то под Одессой.
Лобачев ожидал, что разговор с Елагиной будет сложным, но он ошибся. Удивительная женщина! Миллионный вопрос она решила за пять минут.
Быстро просмотрев фотографии и документы, написанные Корноуховым, она только уточнила «место захоронения» и сразу отдала необходимые распоряжения главному бухгалтеру. После этого неожиданно заботливо обратилась к Лобачеву: