ИСКАТЕЛЬ.1979.ВЫПУСК №1
Шрифт:
— Ты не в больнице, — заговорил Олег, — не удивляйся, что я как будто читаю твои мысли. Просто я прошел уже через все это, а еще я прошел через первые тридцать лет твоей жизни. Короче говоря, я — это ты в тридцать лет, а сейчас тебе тридцать четыре.
Думаешь, стало понятнее? — спросил я, стараясь говорить
как можно язвительнее, но это мне не удалось.
Слушай и не перебивай. Потом, когда я закончу, я пред-
51
ставлю
Обещание доказательств — сильное обещание. На меня, во всяком случае, оно всегда действовало, и я, бросив в угол погасшую сигарету, сказал:
Говори.
С тех пор, как ты умирал, и по сей день прошло много вре
мени, очень много...
Это-то я вижу, — кивнул я на окно, — ведь сейчас май?
Май, и притом не одна тысяча девятьсот восьмидесятый...
как ты думаешь.
Мне бы и в голову не пришло об этом думать, я ведь просто знал, а выходит, на тебе!
—: И амнезии никакой у тебя не было, — продолжал Олег, — было гораздо хуже. Ты был... как бы это выразить... Почти мертвым... Да, в сущности, совсем мертвым!
Так, понял я, летаргия. Правда, к чему этот бред насчет «Я — это ты»? Хотя, черт его знает, я, может, провалялся трупом не месяц и даже не год... И теперь у них такие вот методы. «Я — это ты». Он врач. И он в меня вжился.
Ничего особенного. Я провалялся трупом много лет, и теперь у меня нет ни родных ни знакомых?..
Как же так, — повернулся я к Олегу, — выходит, я теперь
совсем один?
Ну, вовсе нет, — улыбнулся Олег, — во-первых, с тобой я,
а потом кое-кого из знакомых ты тут увидишь, обещаю тебе.
Но об этом чуть позже, ладно? В общем, ты умер. Ты действи
тельно умер тогда, в тысяча девятьсот восьмидесятом, и не от
саркомы легкого, как ты сейчас подумал... А впрочем, считай, что
от саркомы. Я бы на твоем месте и считал, тем более то, отче
го ты умер на самом деле, сейчас ни малейшего значения
не имеет... С тех пор прошло много лет... Очень много...
Сколько именно? — спросил я.
А какая разница? Ты что, сможешь почувствовать, если я
скажу тебе: тридцать тысяч? Или сможешь усечь разницу меж
ду тридцатью тысячами и пятьюдесятью? Тем более что в дей
ствительности прошло... — он сделал паузу, — черт его знает,
сколько... У него сейчас нет летосчисления. В нашем смысле нет.
У кого «у него»? — не понял я.
У человечества.
Мне стало интересно. Я не могу сказать точно, что именно сейчас испытывал — веру или недоверие. Вернее всего, не было ни того, ни другого, а только любопытство. Правда это или нет, все равно очень скоро
— Но об этом потом, — сказал Олег, — ты все абсолютно уз
наешь, но чуть погодя, сейчас же слушай главное: ту умер,
прошло много лет, и тебя воскресили.
А вот этому я точно не поверил:
— На кой я ему, интересно, сдался, чтобы меня воскрешать?
В музей монстров оно меня поместить хочет, что ли?
— Кто хочет? — не понял на с'ей раз Олег»
52
Человечество.
Это я сейчас объясню... Ты бы смог обойтись без пальцев?
Вернее, без одного пальца?
Ну, смог бы...
А вот пианист нет. Да и ты с удовольствием бы выра
стил отрезанный палец, если бы это было возможно, так?
Так...
И если бы у тебя отрезали палец, тебе ведь было бы больно?
Разумеется!
Ну так вот, грубо говоря, все мы, все люди — пальцы че
ловечества. Когда мы умираем, когда нас отрезают, ему больно...
И так же, как и пианист, оно не может обойтись без любого из
нас... И как только у него появилась возможность, оно стало от
ращивать потерянные пальцы. Вот и все, и никакого бессмертия
души. Мне ведь не хуже тебя известен мой... твой догмат об аб
сурдности такого бессмертия!
Да, есть у меня такой догмат. Я считаю, что только безмерное тщеславие человека могло заставить его поверить, будто бог или там природа, не важно кто, настолько заинтересованы в его душе, что позаботятся о ее бессмертии. Будто у бога или у природы нет никаких других занятий, как только пестовать бессмертную душу. Да им, богу и природе, с высокой колокольни наплевать на то, смертна наша душа или бессмертна и есть ли она вообще. Но то богу и природе, потому, как бога нет, а природа бездушна. Человечество — другое дело. Человечеству далеко не наплевать, смертна или бессмертна душа человека, и, как только оно смогло, оно сделало... Разумеется, так. Теперь я верил.
И тому, что этот человек передо мной я, я верил тоже. Это я, или мой двойник, или еще что-то, черт его знает что, но именно что-то в этом роде...
— Дошло? — спросил Олег.
Еще как дошло.
Конечно, тебе легко, — продолжал он, — мне тоже было
ничего — меня встречал Наш Первый... Вот каково ему при
шлось, представить себе возможно, но трудновато...
Наш Первый — это тоже я? Мы?
Да.
Сколько же нас здесь? И откуда нас взялось так много?