Искатель
Шрифт:
Кел резко вскидывает взгляд от манометра. Всего на секунду ему кажется, что он уловил в голосе Марта намек на то, что вопрос-то лукавый. С некоторых участков Мартовой земли открывается прекрасный вид на задний двор Кела.
Март наклоняет голову, невинный, как дитя.
– Нормалёк, – говорит Кел. – Состарить, а потом лаком покрыть – и будет в полном боевом.
– Орел, – говорит Март. – Если когда понадобится пара фунтов, всегда сможешь обустроиться плотником, мастерскую вон в сарае у себя оборудуешь, найдешь подмастерье,
Кел приносит Марту печенье и точит с ним лясы, пока Марту это не прискучивает и он не высвистывает Коджака и не уходит вдаль по полю. Шины вновь на ходу – во всяком случае, на какое-то время. Кел убирает пускач и идет в дом. Хотя б дому ущерба никакого, насколько можно судить.
Кажется, что сэндвичи, которые он брал с собой на реку, были давным-давно, однако готовить Келу не хочется. Вчерашний непокой перерос в откровенную тревогу, резкую и зудящую, – такую и к ногтю-то не прижмешь особо, куда там унять совсем.
В Сиэтле еще рано, но заставить себя ждать он не может. Выбирается на задний двор, где прием не такой паршивый, и звонит Алиссе.
Она отвечает, но голос у нее невнятный и напряженный.
– Папа? Все в порядке?
– Ага. Извини. Минутку улучил, решил, позвоню-ка я прям сейчас. Не хотел пугать.
– А. Да нет, ничего.
– Как сама? Все путем?
– Ага, все хорошо. Слушай, пап, я на работе, и…
– Конечно, – говорит Кел, – без проблем. Ты точно путем? Тот грипп не вернулся?
– Нет, все хорошо. Просто дел завал. Потом созвонимся, ага?
Кел отключается с тревогой, та делается все больше и неугомоннее, рыщет у него в мыслях, набирая прыть. Стаканчик-другой “Джима Бима” ему б не повредил, да только никак себя не заставить. Не удается стряхнуть чувство, что на него надвигается некое бедствие, кто-то в опасности, и Келу, чтобы не упустить возможность исправить что-то, необходимо держать при себе весь свой рассудок. Напоминает себе: чья-то там опасность – не его ума дело, но мысль эта не приживается.
Он поспорить готов, что малой за ним наблюдает откуда-нибудь, но Март сейчас у себя на поле, возится с овцами, услышит, если Кел крикнет. Кел обходит сад по периметру, прочесывает поле на задворках и огибает лесок, но ничего, кроме пары кроличьих нор, не находит. Вновь и вновь проигрывая в голове телефонный разговор, слышит, что с каждым разом голос Алиссы звучит как-то не так – он вымотанный, разбитый.
Не успев взять в толк, что он действительно собирается это проделать, Кел звонит Донне.
Трубку не снимают долго. Кел уже готов сбросить звонок, но тут она отвечает.
– Кел, – произносит она. – В чем дело?
Кел едва не отключается. Ее голос совершенно, полностью бесстрастный; он не понимает, как ответить этому голосу, исходящему от Донны.
– Привет. Напрягать тебя не буду. Хотел спросить кое о чем.
– Лады. Давай.
Кел не понимает ни где она, ни чем занята, фоновый шум напоминает ветер, но, вполне возможно, это просто связь такая. Пытается сообразить, который час в Чикаго – видимо, полдень?
– Вы с Алиссой последнее время виделись?
Небольшая пауза. С тех пор как они расстались, каждый их с Донной разговор насыщен такими паузами: она оценивает, соответствует ли ее ответ на его вопрос новым правилам, которые она единолично установила для их отношений. Правила эти до сведения Кела она не довела, а потому он понятия не имеет, в чем они заключаются, но, невзирая на это, иногда ловит себя на том, что, словно эдакий малолетний поганец, сознательно пытается их нарушить.
Судя по всему, такой вопрос правилами допускается. Донна отвечает:
– Я у них гостила пару недель в июле.
– Ты с ней разговариваешь?
– Ага. Раз в несколько дней.
– С ней все нормально, как тебе показалось?
Пауза тянется в этот раз чуть дольше.
– А что?
Кел ощущает, как в нем поднимается озлобление. Но он не пускает его в свой тон.
– По голосу мне не показалось, что все хорошо. Не могу сказать, почему именно, то ли переутомилась на работе, то ли еще почему, но я заволновался. Она, что ли, приболела? Этот малый, Бен, – он с ней нормально обращается?
– А меня ты чего спрашиваешь? – Донна изо всех сил борется за свой бесстрастный голос, но в этой борьбе уступает, что дает Келу крошечное, но удовлетворение. – Я не нанималась быть у вас с ней посредником. Хочешь знать, как там Алисса, – спрашивай ее сам.
– Я спросил. Говорит, все в порядке.
– Ну и вот.
– Она… Ладно тебе, Донна, ну чего ты. Ей опять не по себе? Что-то случилось?
– Ты ее спрашивал?
– Нет.
– Ну так спроси.
Тяжесть пропитывает Келу кости – такая знакомая, что он от нее устает. Столько у них с Донной было подобных ссор в тот год, когда она ушла, – нескончаемых, ведших в никуда, не имевших никакого внятного направления, как те сны, в каких бежишь изо всех сил, а ноги у тебя при этом едва двигаются.
– Ты бы мне сказала? – спрашивает он. – Если б что-то случилось?
– Черта с два. Если Алисса что-то не говорит тебе, значит, не хочет, чтоб ты знал. Это ее выбор. Да и если что-то случилось, что ты с этим поделаешь оттуда, где ты сейчас?
– Я бы прилетел. Мне прилететь?
Донна исторгает взрывной звук чистого отчаяния. Донна любила слова и употребляла их во множестве, их хватало, чтобы уравновесить недостаток их у Кела, но все равно недоставало, чтобы вместить ее чувства; ей нужны были руки, лицо и набор звуков, как у пересмешника.