Искатели неба. Дилогия
Шрифт:
– Гляди.
Хелен протянула руку – и я понял, что она произносит Слово.
Горсть стальных монет возникла на ее ладони.
– Здесь меньше… – прошептал легионер. Глаза у него только что на лоб не вылезли от жадности.
– Есть и еще. Решай, сержант, нам каждая минута дорога.
Он снова оглянулся. Хелен тем временем вернула деньги на Холод.
– Где… эти… – спросил сержант.
– Связанные, в кустах лежат. Далеко, разговора не услышат.
Сержант оскалился, явно уверенный, что повара ничего и никогда
– Помоги снять ящики, мадемуазель, – сказал он. – Вот эти два.
Вместе с Хелен они сняли с подводы два ящика, поставили возле стола.
– Зови своих и лезьте на телегу, – продолжал командовать сержант. – Только быстро.
Да не может такого быть! За пять тысяч монет… ну да, деньги огромные, можно ферму завести, можно богатый дом в городе купить, много чего можно – да разве цена это за Маркуса с Изначальным Словом?
Оторопев, я смотрел на сержанта, ждал подвоха. Вот – бросится он сейчас на Хелен…
Но сержант и не думал бросаться.
Я встал – и легионер сразу напрягся, уставился на меня напряженно и опасливо. От Хелен он, в своем простодушии, опасности не ждал. А меня боялся.
Но я пошел к колодцу, нарочно пройдя мимо связанных, слабо ворочающихся поваров, – при моем появлении они сразу притихли. Подхватил Маркуса на руки. Выглядел он получше, но в себя так и не пришел.
Маркуса я понес к телеге в обход поваров. Нечего им все про нас знать. Меня видели – и довольно.
Пока все было нормально. Возница не делал попыток напасть на Хелен, они даже о чем-то беседовали, вполне мирно. Подходя, я услышал слова Хелен:
– …попользовался сокровищницей. А ты что, впрямь поверил, будто мальчишка из Версаля важные документы утащил? Деньги, мой родной, деньги!
Сержант сплюнул под ноги, утер севшую на мундир тонкую ниточку слюны. Кивнул.
Никаких сомнений у него не было – все дело в деньгах, в звонкой стальной монете, что утащил у родного отца младший принц.
– Сюда забирайтесь. – Он кивнул на телегу. – Я прикрою брезентом, а вам уж главное – тихо лежать. Мне сейчас все равно надо в деревню, за провиантом… а деревня почти у границы.
Я кивнул. Сержант снова подозрительно уставился на меня и предупредил:
– По дороге народ непрестанно ездит. Высунетесь – хана вам. У деревни я вас высажу… если расплатитесь честно.
– Все будет честно, – сказала Хелен.
И откуда у нее столько денег? Но спрашивать было не время. Я уложил Маркуса на телегу, лег рядом. К нам забралась Хелен.
Возница еще раз оглянулся, достал с подводы кусок брезента, набросил на нас.
Зачем я на это согласился? Почему поверил в безумную идею летуньи?
Сейчас сержанту – самое время нас пришибить. Схватить какой-нибудь дрын да и оглушить через брезент! А потом – к командиру.
Мгновения тянулись томительно медленно. Я сжался под
И услышал щелканье вожжей. Лошади тронули, заскрипели деревянные колеса. Подвода, раскачиваясь, будто лодка на волне, покатила по траве.
– Быдло… – прошептала Хелен, касанием руки привлекая мое внимание. – Быдло, жадное быдло…
Все презрение аристократки к человеку, преступившему свой долг за деньги, звучало в ее словах. Как ни странно, но на миг мне даже захотелось, чтобы сержант оказался честным и хитрым служакой, что подкатит сейчас к посту – и поднимет тревогу.
И в то же время я понял – Хелен права.
Сколько легионер получает в мирное время? Три марки в неделю. Сержант – пять. Значит, двадцать в месяц. С поощрениями, что по праздникам и после крупных учений, набегает за год марок триста.
Значит, придется нашему сержанту отслужить почти семнадцать лет, чтобы заработать пять тысяч. Это если он не станет тратить денег на пиво и девочек, если не надо ему никого содержать на родине, если не наложили на него взысканий и штрафов, если не произошла по его вине порча казенного имущества.
Так что, скажем честно, двадцать лет из жизни солдата – долой. Молодым пареньком пришел он в армию, пожилым человеком из нее уйдет. Чему остается в сорок лет радоваться? Ну, жениться на молоденькой, торопливо сделать детишек да просиживать вечера в пивной, с такими же отставниками о былых деньках вспоминая.
Мог я понять рыжего сапера. И Хелен, с ее брезгливым презрением к чужому бесчестью, и сержанта, смекнувшего, что появился у него шанс заработать денег и вскоре из армии уйти.
До чего же ужасно, если начинаешь всех понимать! Куда проще – выбрать одного человека, его понимать и поддерживать, а всех остальных – скопом считать бесчестными.
И ведь раньше у меня это получалось легко, без всякого душевного усилия. Может, потому, что не сводила меня жизнь со столь разными людьми, как сводит теперь? Или во мне что-то сдвинулось и заставляет, против моего желания, пытаться всех понять?
Вот что сказал бы Антуан про этого сапера и его корыстолюбие? Небось рассказал бы красивую притчу. Что-нибудь про то, как разбился его планёр в диких землях и было у него с собой много новеньких стальных марок, но не было ни глотка воды и ни крошки хлеба… вот тогда он и понял, какую цену на самом-то деле имеет железо. И был бы прав.
Ну а Арнольд? Если бы снизошел немногословный офицер до ответа, то рассказал бы историю о том, как за пару грошей брат брата зарезал или мать родная дочку для забав солдатам продала. А Жерар мог бы рассказать, как богатство, пусть даже неправедное, послужило добрым делам. Не зря же в Писании сказано: «Приобретайте себе друзей богатством неправедным». А Луиза бы стала собственную судьбу вспоминать, как из-за собственного мотовства вынуждена была свет покинуть.