Искажение разума и другие преступления
Шрифт:
— Там! — крикнул кто-то.
Что? Моя галлюцибомба еще действовала, да?
Я с паникой огляделся. Вера — тоже. Она охнула, и я понял сразу три вещи.
Первое: я не включил в галлюцибомбу сковороду в моей руке, и все видели, как она сама парила в воздухе.
Второе: зрение не стало туманным. Туман был от туч в комнате, странный вид, и я вспомнил, что темпемаг был магом погоды.
И третье: воздух грозно трещал, а я сжимал металлический проводник.
— Сковорода! — закричала Вера, но поздно.
Молния ударила по сковороде с грохотом. Энергия
За стойкой Фауст жутко улыбался, радуясь своей буре в комнате.
— Вот и ты.
Видимо, удар молнией убил мою галлюцинацию.
Его бандиты стояли вдоль стола, и пиромаг был в паре футов от нас, искры слетали с его кулаков. Огромный телекинетик нависал над Фаустом, он скалился, ждал приказа утащить меня и Веру от двери.
Я уперся ногами. Моя голова словно пострадала от удара злой гориллы — или это было из-за молнии — но я сосредоточился. Усталость, какой я еще не ожидал, давила на разум. Я еще так не использовал силы.
И я хотел раскрыть, сколько еще я мог сделать.
Я призвал видение, окутал силами все разумы, кроме Веры, и открыл портал в ад.
Дверь холодильника стала черной дырой в реальности, и из той тьмы выбрался демон. Не настоящий, я не знал, как выглядел настоящий обитатель ада, но моя кошмарная версия была вдохновлена всеми фильмами ужасов и средневековыми картинами, которые я видел.
Его глаза были глубокими ямами из слизи и щупалец осьминога.
Его кожа была кровоточащим месивом, с которой сочилась жижа, и она скрипела, пока он двигался по полу на шести бесформенных конечностях.
Его слюна была раскаленной лавой, которая капала с желтых острых зубов.
Он напоминал мускулистого скорпиона с телом человека и огромным хвостом, с которого капал яд.
Демон опустился на липкий пол с хрустом, и застывшие бандиты отпрянули, их лица были бледными, челюсти опустились. Они не могли отвести взглядов от монстра. Никто из них не осмелился посмотреть на воров, которых они собирались убить.
Вот только проекция существа отвлекала меня так, что я не мог думать о побеге.
Вера не видела монстра, но, видимо, поняла, что я что-то делал. Она схватила меня за руку и повела спиной вперед. Я спотыкался, смотрел на существо, удерживал его, хотя комната расплывалась.
Монстр поднялся, раскрыл конечности. Его грудь раздулась от вдоха. Фауст и бандиты застыли в панике.
Петли двери скрипнули. Влажный ветер ударил по моей спине, Вера протащила меня через порог.
Перед тем, как я перестал видеть комнату, я прищурился, тяжело дыша. Монстр, готовый атаковать, оглушительно взревел и плюнул магмой на кухню. Все мифики, включая Фауста, бросились на пол, закрывая руками головы.
И мы с Верой скрылись за дверью. Она сжала мой локоть до боли и побежала по переулку. Я бежал за ней, голова кружилась, желудок сжимался, и тело дрожало от усталости.
Но
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Я знал, что видел сон.
По крайней мере, я знал, что все вокруг не могло быть реальным. Но все ощущались реально, и я хотел, чтобы это было реальным.
Я вернулся в дом, где жил с четырнадцати до шестнадцати лет. Не просто дом. Дом. Это место было моим домом больше, чем дом приемных родителей, группы или квартира, где я жил.
Это был узкий жилой дом в два этажа с подвалом, втиснутый в ряд таких же домов. Я был в гостиной, такой маленькой, что я мог почти коснуться обеих стен, вытянув руки. Несмотря на размер комнаты, она умудрилась вместить старый мягкий диван с коричнево-оранжевым цветочным узором.
Диван радостно скрипнул, когда я опустился на него. Теплая чашка чая стояла на кофейном столике. На другой стороне от столика было светло-розовое кресло.
И в нем была Джиллиан.
Джиллиан была самой красивой душой. Ей было семьдесят шесть лет, когда я поселился у нее. После смерти ее мужа десять лет назад она начала принимать детей. Только одного, и только подростков.
Никто не хотел подростков. Никто не хотел ребенка, который уже был испорчен и не мог найти постоянный дом.
Никто, кроме Джиллиан.
После моего побега от Двейна — барона фон Гада — в четвертый раз, он и его жена отказались забирать меня. Я не жаловался, хотя переезд в новый дом вызывал тревогу.
Но, как только я вошел в дом Джиллиан, она поприветствовала меня улыбкой, и я понял, что был в хорошем месте.
Некоторые люди просто источали тепло и принятие, и Джиллиан была из таких. Она ходила каждое утро в воскресенье в церковь и звала меня, и каждое утро воскресенья я вежливо отказывался, что не беспокоило ее.
— Приглашение всегда в силе, — бодро говорила она мне.
На кофейном столике она хранила Библию в кожаном переплёте — та, которую я спас из своей квартиры, отдал Линне на хранение и больше не увижу. Порой Джиллиан читала ее, но большую часть времени книга просто ждала там и выглядела мило.
Она была сейчас на столе, рядом с моей чашкой чая, Джиллиан могла дотянуться до Библии рукой. Джиллиан пила свой чай.
— Я лучше буду готовить сама, — сказала она. — Еда в больнице хуже всего.
Мы много раз об этом говорили.
Вскоре после моего шестнадцатого дня рождения Джиллиан стала сильно кашлять. Мы решили, что это была простуда. Но кашель задержался, стал хуже, и доктора подтвердили, что это был рак легких. Вот так. У нее была простуда, а в следующий миг она была в месяце от кладбища.
Я был раздавлен, но Джиллиан отказывалась жалеть себя. Она больше переживала за меня, а не за себя.
Она знала систему и знала меня. Она понимала, что старших подростков было сложнее поместить в семью, что означало, что я снова окажусь в доме группы или в чем-то хуже. И она знала, что я предпочитал сбегать.