Искра надежды
Шрифт:
– Мадам, – обратился один из спасателей, – посмотрите на фонарик.
Джанин резко повернулась к парню, который был, наверное, ненамного моложе ее – а ей было двадцать четыре, – и прищурилась, когда он стал размахивать маленьким фонариком у нее перед лицом.
Джанин всю трясло. И совсем не от холода, а от шока. Голова до сих пор болела от удара в висок пистолетом. Один из спасателей на подходе к палатке накинул на плечи Джанин серебристое термическое одеяло, похожее на те, которые бросают на плечи марафонцам на финише. Да, наверное, она тоже пробежала марафон, образно выражаясь.
Солнце садилось, начинали оживать тени, и становилось все сложнее различить, где реальность, а где лишь причудливая игра света, количество которого сходило на нет. Всего пять минут назад Джанин, возможно, находилась в самой опасной ситуации в жизни, и вот она уже здесь, под тентом палатки, в окружении полиции и врачей, и к ней возвращается чувство защищенности.
Переступив порог, она обернулась и вытянула шею в поисках Джой. Быть может, ее тоже отвезли в больницу, как и доктора Уорда. А возможно, как только Джанин оказалась вне зоны слышимости, Джой произнесла: «Уберите эту суку от меня подальше».
– Думаю, нам следует за вами понаблюдать, – заявил парамедик.
– Со мной все в порядке, – передернуло Джанин. – Честно. Я просто хочу вернуться домой.
– С вами может кто-то остаться на ночь? – нахмурился он. – На всякий случай.
– Да, – соврала она.
Рядом с ней присел полицейский.
– Если вы в порядке, – сказал он, – мы отвезем вас в участок. Чтобы записать ваши показания.
Джанин запаниковала. Что им о ней известно? Что она должна им рассказать? Это то же, что и свидетельствовать в суде? Клясться на Библии? Или она еще может, хотя бы недолго, побыть человеком, заслуживающим сочувствия?
Она кивнула, встала и, придерживая термоодеяло, словно горностаевую мантию, направилась к выходу.
– Подождите, – вдруг резко повернулась она к полицейскому, поддерживавшему ее под локоть. – А как же остальные?
– Мы привезем и остальных, как только они смогут дать показания, – заверил ее полисмен.
– А девочка? – тревожилась Джанин. – Как же девочка? Она вышла?
– Не волнуйтесь, мадам, – успокоил он.
Как только Джанин вышла из палатки, на нее накинулась толпа репортеров, наперебой выкрикивая вопросы. Полицейский оттеснил от девушки журналистов, став перед ними, как щит, и проводил ее в полицейский автомобиль.
Когда дверцы захлопнулись, в салоне стало невыносимо жарко. Пока полицейский вез ее в участок, она сидела, уставившись в окно.
По пути в участок они миновали один рекламный щит. Джанин узнала его, потому что сама помогала собирать деньги на его установку. Там были изображены двое улыбающихся младенцев с пухлыми губками – темнокожий и белокожий. Надпись гласила: «А ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО НА ВОСЬМОЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ЗАЧАТИЯ НАЧИНАЕТ БИТЬСЯ МОЕ СЕРДЕЧКО?»
Джанин насобирала много подобных фактов о беременности и знала, как различные религии и культуры относятся к зародившейся жизни. Католики верят, что жизнь начинается с момента зачатия. Мусульмане – что лишь через сорок два дня Аллах посылает ангела, чтобы сперма и яйцеклетка превратились в живое существо. Фома Аквинский как-то сказал, что прерывание беременности – это настоящее убийство, через
Джанин умела во время спора сознательно абстрагироваться от подобных идей. Какой в этом смысл, скажите на милость? Разве может момент, когда возникает жизнь, иметь столько разных трактовок? Как это возможно: закон Миссисипи говорит, что эмбрион – это человек, а закон штата Массачусетс этому противоречит? Разве ребенок – это не просто ребенок, несмотря на то, где его зачали: в постели в Джексоне или на пляже в Нантакете?
От всех этих мыслей у Джанин кругом шла голова. Но сейчас у нее болела не только голова – болело все тело.
За окном уже смеркалось. Рен сидела на полу, скрестив ноги и не сводя глаз с Джорджа, который сгорбился на диване, уперев локти в колени. Дуло пистолета в его правой руке смотрело в пол.
Рен открыла последний пакет печенья с инжирным повидлом – все, что осталось от корзинки со сладостями, взятой из послеоперационной палаты. В желудке урчало от голода. Раньше она боялась темноты. Заставляла отца приходить к ней в спальню с пистолетом в кобуре и осматривать всю комнату – под кроватью, под матрасом, на верхних полках над комодом с зеркалом. Иногда она просыпалась в слезах среди ночи, уверенная, что в ногах у нее сидит какое-то чудовище с клыками и не сводит с нее своих желтых глаз.
Теперь она знала наверняка: чудовища существуют.
Рен проглотила печенье.
– Ваша дочь… – начала она. – Как ее зовут?
– Заткнись! – резко вскинул голову Джордж.
Горячность, с которой он буквально выплюнул это слово, заставила девочку отпрянуть и попятиться назад. Ногой она коснулась чего-то холодного и твердого. Тут же поняла, что это – вернее, кто это, – и проглотила свой крик. Усилием воли Рен заставила себя немного подвинуться вперед и обхватила колени руками.
– Готова поспорить, что дочь хотела бы вас увидеть.
Профиль стрелка казался измученным и враждебным.
– Да что ты понимаешь!
– Готова спорить, что она хочет вас увидеть, – упрямо повторила Рен.
«Уж я-то знаю, – подумала она, – ведь я сама больше всего сейчас хочу увидеть своего отца».
Джанин сидела в полицейском участке напротив детектива, который записывал ее показания.
– Зачем вы сегодня пришли в Центр? – мягко спросил детектив.
– Сдать мазок, – солгала Джанин.
Все остальное, что она ему рассказала, было правдой и представлялось каким-то фильмом ужасов: выстрел, неожиданно навалившаяся на нее и сбившая ее с ног сотрудница клиники. Джанин надела чистую футболку, которую дали ей парамедики, но продолжала ощущать липкую горячую кровь той женщины (целое море крови), этой кровью пропиталось все ее платье. Джанин до сих пор поглядывала на свои руки, пытаясь избавиться от неприятного ощущения.
– И что произошло потом?