Искра Зла

Дай Андрей

Совершенно нелепо выглядели заваленные всяким мусором пара телег перегораживающих мост к воротам твердыни. И уж совсем смешными были три десятка горожан, вооруженных чем попало, несущих никому не нужную вахту у никчемной засеки.

— Куды прешь! — предводителю заставы казалось, будто вид он имеет грозный и полдюжины воинов в доспехах и с оружием обязаны ему отчитаться в своих намерениях.

— Как твое имя? — любезно поинтересовался я. — Мне, в общем-то, неинтересно, но мой командир, воевода всеорейского охочего войска, принц Ратомир, обязательно спросит…

— Эм… Флюм.

— Ты, видно, мастер в каком-то ремесле?

— Горшечники

мы, — подбоченясь, выдал Флюм. — Мои формы и для литья пригодны, а горшки да кувшины в даль чужеземную возят.

— Я слышал о тебе в Ростоке, — серьезно кивнул Инчута. — Люди хвалят твои руки умелые. Госпожа кухарка нашего князя сказывала, что в твоих крынках молоко долго не киснет.

— Могу и такое. Спасибо на добром слове!

— Нам нужно с княжичем поговорить, — беззаботно поведал я гончару. — Станешь ли землякам преграды чинить, мастер Флюм? Вижу я, ты бросить решил ремесло. В стражу городскую зачислен. Поди, без приказа старшин иль советников не велено пускать…

— С чего же ты решил, добрый господин, что я отцово искусство бросить хочу?

— Ну, я вижу, ты стоишь тут с оружием. И руки твои не в глине. Стража велиградская в крепости заперта. На улицах пьянь на воре и разбойником погоняет. Вот и подумал, мастер известный за правду решил постоять. Видно, знатно княжич набезобразничал с дружиной своей, что ты его, словно татя, в логове обложил.

— Да не. Так-то младший — человек мирный и правду чтит… Зря он только Бубраша в подвале держит… Вы молодому Паркаю так и скажите — мол отпустит героя нашенского, и никто его держать боле не станет! Я лично мешать не буду. И так сколь дней вместо дела с сынами да племянниками здесь праздно болтаемся.

Дюжие сыны мастера споро раскатили телеги в стороны, освобождая нам проход.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Я передам твои слова княжичу.

Однако сказать это оказалось проще, чем сделать. Несмотря на крики и стук в окованные железными полосами ворота, впускать нас не торопились. Это обстоятельство могло бы меня даже позабавить — в другое время в другом месте. Только не здесь, на глазах собирающихся на площади скучающих обывателей.

— Клянусь храпом Спящих! Сейчас отъеду, да расстреляю дурные головы, что над стеной торчат, — громко ругнулся я. — Пусть не пеняют потом, что, мол, не слышали. По правде ли гостей у порога держать?!

И тут же в узкой калитке, сбоку от главных ворот, открылась узкая щель-бойница.

— Кого тут демоны принесли?

— Свои! — воскликнул Инчута и нагнулся с седла, чтоб заглянуть в окошечко.

— Свои в детинце ужо. И без вас тесновато туточки…

— Принц-воевода войска охочего всеорейского, Ратомир, с ближниками и слугами, — торжественно завопил Велизарий. Где-то в середине возгласа окошко громко хлопнуло, закрываясь.

Минутой спустя, нас впустили. Сначала внутрь привратной башни и уже оттуда, через тесный проезд с двумя рядами подъемных решеток, во внутренний двор крепости.

Первым в глаза бросался разложенный прямо на мостовой костер с поджаривающейся на вертеле тушей теленка. Вокруг очага на укрытых попонами седлах, на бочонках и березовых чурбаках с кубками в руках сидели дружинники. На нас они не обратили ни малейшего внимания. Заняты были — пили или пели.

Тут и там бродили псы и лошади. Под навесом у коновязи на куче сена храпели в одном исподнем несколько уставших воинов. В сухой поилке для коней, широко раскинув руки, спал, сопя огромным носом, лысый мужик в простой домотканой рубахе. Со стены

над воротами раз за разом повторяя одну и ту же фразу, канючил, приплясывая и сжимая хозяйство между ног кольчужными рукавицами, молодой воин:

— Ну, братцы, посторожите чуток! Мне очень надо!

Копья, луки, топоры, мечи стояли вдоль стен, готовые к применению. Вот только их владельцы, как мне казалось, применять оружие были совсем не готовы.

— Страшное дело, — покачал головой Ратомир. — Когда дружина от безделья мается…

Инчута мигом взлетел на стену по приставной лестнице. Стражу так приспичило, что, даже не выяснив, кто мы такие, благодарно кивнув, убежал.

— С голоду не помрем — и то ладно, хвала Басре, — сбросив седло у коновязи и отпуская лошадку, воскликнул Парель. Глазами жрец уже принялся поедать теленка…

Велизарий принял уздечки наших с принцем лошадей и отвел их в сторону колодца. Все шло к тому, что лысому в поилке придется искать другую постель.

Подтащив седла к костру, мы уселись рядом с дружинниками княжича.

Во лузях, во лузях, Во лузях, лузях зеленых, во лузях. Выросла, выросла, Вырастала трава шелкова, Расцвели, расцвели, Расцвели цветы лазоревые, Пронесли, пронесли, Пронесли духи малиновые.

Душевно выводили одетые в сверкающие на ярком солнце пластинчатые доспехи плечистые мужики. По кругу, из руки в руку, от здоровенной бочки в тени главной башни, к нам пришли два наполненных медовым хмелем кубка.

Той травой, той травой, Уж я той травою выкормлю коня, Снаряжу, снаряжу, Снаряжу я коня в золоту узду, Подведу, подведу, Подведу коня к родимому свому…

Склонив головы, исторгая, странно трогавший самои корни души, нутряной бас, выводили жалобную девичью песню иссеченные шрамами опытные воители. И словно слезы по судьбинушке неведомой молодки, тяжелыми золотыми каплями, на камни плескалась хмельная жидкость из позабытых в пудовых кулаках чаш.

И мы с Ратомиром, подхватили:

Батюшка, батюшка, Уж ты, батюшка, родимый сударь мой, Ты прими, ты прими, Ты прими-ко слово ласковое, Возлюби, возлюби, Возлюби, слово приветливое: Не отдай, не отдай, Не отдай меня за старого замуж…

Звук древней песни зайцем прыгал внутри тесного крепостного двора, наполняя сердца тоской по неизбежному, и странной, наперекор, надеждой…

За старого, за старого, Я старого мужа насмерть не люблю, Со старым, со старым, Со старым мужем гулять нейду. Ты отдай, ты отдай, Ты отдай меня за ровнюшку.