Искра Зла
Шрифт:
— «Все, что бы сынами человеческими ни сделано было, к лучшему итогу приведет», — монотонно, подражая жрецу, процитировал я автора толстенного свитка «Откровений». К тому времени я уже довольно бегло разбирал смысл закорючек — буквиц, которыми была заполнена полуверста тончайшего пергамента из мешка Пареля.
— Ну так и я о том! — торжественно кивнул толстяк. — Не в силах овцы Пастыря суть планов Его постичь. Намерения Всеблагого мир весь покрывают. А не только земли малых стран. Видно, должно нам еще что-то совершить, прежде чем за Великую переправляться!
— Войско даже еще не
— Об армии я уразумел, — шепотом, чтоб не напроситься на обвинения в невежестве, спросил меня ростокский лучник. — А о каком пастухе этот жирнюк тут речи ведет?
— Он говорит, что все люди — овцы, а его бог, Басра, вроде пастуха. И, мол, овцам не дано понять, чего пастух хочет…
— Кто овца?! — вспылил отрок. — Я, что ли? Я сейчас этому барану толстозадому рога поотрываю…
— Да не Парель так говорит… — сквозь смех придерживал я Инчуту от необдуманных действий. — Это в свитках евойных прописано.
— Бараний его бог, — презрительно скривил губы парень. — Кто себя овцой чтит, тот такой и есть! И доля тому такая — в стаде бездумно бекать!
— А где же твой Бог, мальчик?! — привычно ткнув в полог палатки пальцем, вопросил кому-то-брат, расслышав последнее восклицание Инчуты. — Спящие бросили нас давным-давно! Оставили подыхать от голода, холода и болезней. И только Пресветлый Всеблагой жизни ваши никчемные охраняет…
— Из тьмы земли орейские народ лесной вытянул! — хлопнул меня по плечу ростокец. — О том мы в веках им поклоны бить и помнить будем! Только они нас за скот домашний безмозглый не держат!
— Ты уверен в своих словах? — захлебываясь и брызжа слюной, вскричал Парель.
Лучник открыл было рот для продолжения спора, но промолчал. Искоса взглянул на меня и выбежал их командирского шатра. Жрец округлил глаза и как-то необыкновенно, не так, как прежде, посмотрел на меня. Так, словно увидел первый раз.
— Пятый десяток лет на свете живу, а все так и не поумнел, — пробормотал наконец он. Облизал пухлые губы, обхватил обеими руками ненаглядный свиток и засеменил в сторону своего жилища.
Княжич с принцем склонили головы над картой, делая вид, будто разговор их не касается. Я вздохнул и отправился к костру земляков.
Вскоре вернулись посланные к пешей части отряда всадники. Доложили, что непривычные к долгим переходам дружинники попросту сбили ноги в городских сапогах. Оттого двигаются совсем неспешно, на привалах плетя лапти. Порозовевший Паркай пожал плечами и тут же предложил отправляться к Камню, оставив в селении приказ для «лапотников». На том и порешили.
Под стены Камня — большого города на высоком берегу Великой реки, в огромный лагерь охочего войска — пришли ко дню Грома. Горожане посчитали хорошей приметой, что к празднику у них гостит так много воинов. Ибо всякий знает: Гром — дух, покровительствующий не только богатому урожаю, но и всякому оружию. И, конечно, воинам. Так что, едва поселившись в давно приготовленные для отряда палатки, мы принялись начищать доспехи до того безумного, никому не нужного блеска, который так нравится любителям военных парадов.
Камень — ровесник Ростока.
До последней войны, когда Чудского моста еще не существовало и купцам приходилось переправляться через реку на плотах или лодках, Камень стал самым крупным местом торга между северными, «немецкими» государствами и югом. Сюда сходились дороги и товары. Здесь на широких, пальцами вытянувшихся причалах торговали и досками из Ростока, Велиградским железом, конями из Аргарда или Степи. Зерно, шкуры, мед, пенька. Ящики, мешки, кули и свертки образовывали постоянно меняющийся лабиринт на обложенной камнем высокой набережной. Говорят, изредка в Камень приходили удивительно выглядевшие огромные корабли смуглых, говорящих на странном наречии людей из-за Железных гор, с верховьев могучей реки.
Трехверстный мост, связавший берега между Чудской твердынею и Эмберхартом, едва появившись, подорвал торговое господство Камня. Но ненадолго. Рассыпавшееся на вольные, ни от кого не зависящие баронства, королевство наводнилось бесчисленными разбойными людишками. Да и сами властители клочков земли не брезговали правдой или неправдой урвать лишний грош с купеческих караванов. И снова широкая водная дорога стала самой безопасной и желанной. Снова оживилась приречная торговля. Кабы не Водогром — огромный водопад на исходе Степи, у начала сжимавших Реку отрогов Низамийских гор, так крутобокие челны и до устья доходили бы. До самых Модуляр.
Камень — самый большой город Орейских земель. А если верить князю Панкрату, утверждавшему, будто одних застенных горожан, не считая посада, более шестидесяти тысяч, так и вовсе сравнивать не с чем. В Ростоке едва ли тысяч тридцать пять — сорок наберется.
Празднично разодетая толпа являла собой зрелище поистине устрашающее. Словно трава в степи, листок к листку до горизонта — головы людей. Гомонящие, волнующиеся, взрывающиеся криками. Марширующая по улицам армия Ратомира казалась тоненьким сверкающим сталью ручейком среди Великого леса. Я чувствовал себя пылинкой в чулане. Одной из бездны одинаковых, одноликих голов в человеческом океане.
И еще я поразился тяжестью выпавшей на плечи Каменьского князя доли. Шутка ли, управиться с такой бездной человеческой! Не потому ли лицо седого носатого Панкрата избороздили бесчисленные морщины, да спину скривило так, что казалось, смотрел он словно исподлобья, сквозь кустистые брови. Только светло-серые, цвета кромки льда на берегу весеннего ручья, глаза блестели молодо и живо. С хитринкой, напрочь отсутствовавшей у Паркая.
Тысячи домов, выстроенных из обожженной глины, стройными рядами теснились вдоль улиц. И то ли я стал привыкать к тесным орейским поселениям, то ли рыжие кирпичные стены меньше давили, чем убитое дерево Ростока или мертвые камни Велиграда, но дышалось в Камне на удивление легче, чем в других городах.