Искры
Шрифт:
Приказчик, улыбнувшись, склонил голову набок и в самом любезном тоне ответил:
— А это уж они вам сами скажут-с. — Колюжный строго-настрого приказал ему молчать о целях приезда, прежде чем он сам хорошенько не разузнает о положении Дороховых.
А в другой половине хаты Колюжный выкладывал перед Игнатом Сысоичем самые заманчивые планы:
— В деньгах недостатка у нас не будет, Сысоич. Товару любого доставим. Ты собираешь артель, придут новые руки, а я даю двести, триста — сколь надо будет целковых, и дела наши пойдут, как по маслу. По совести тебе говорю: в обиде не будешь, Сысоич. Я свою фабрику скоро открою и мастером
Говорил Колюжный тихо и важно, величал Игната Сысоича как давнишнего знакомого, и Игнат Сысоич чувствовал: не может он устоять перед этим человеком и его посулами. И чем больше купец говорил ему хороших слов, тем быстрее недоверие Игната Сысоича сменялось уважением к Колюжному за ум его и ловкость, за внимание и заботу о них с Семеном.
Спустя несколько времени приказчик достал из саней водки, колбасы, тарани, швейцарского сыру, и Колюжный сам пригласил в другую половину хаты Семена и Марью.
Поздно вечером, провожаемый хмельным Игнатом Сысоичем, купец уехал в город, оставив артели кожевенные товары, сапожные принадлежности всего лишь за долговую расписку Игната Сысоича, а Марье — нарядный зеленый шелковый полушалок персидской работы.
Так Игнат Сысоич с Семеном получили товар и заказ, но отныне сделанные в хуторе сапоги кундрючевцы могли купить только в городе, в лавке купца Колюжного.
О Дороховых заговорил весь хутор. Одни считали, что Игнату Сысоичу просто повезло встретить богатого покровителя, другие говорили, что именно этого и нужно было ожидать, зная связи его дочери в Новочеркасске. Некоторые уверяли, что теперь сам Загорулькин будет заискивать перед Дороховыми и просить Леона стать его зятем. Да мало ли какое счастье может привалить людям, к которым купец сам ездит в гости и дорогие подарки возит!
Дошли эти слухи и до Нефеда Мироныча. С купцами он дело имел не первый год и знал их повадки, но люди так настойчиво предсказывали богатство Дороховым, что он поневоле задумался: а что, если на самом деле они выйдут в люди и Леон через год станет хозяйствовать в собственной лавке? Ведь тогда, пожалуй, не стыдно будет и породниться! «Одна дочка в Черкасске, образованная, замуж выйдет не за мужика, другая вроде не за плохим человеком, и Леон тоже при месте. Ну, а что не казак — дело небольшое, раз капитал у человека появится. Да можно и в казаки принять».
Так думал Нефед Мироныч, когда покупатели уходили из лавки, а новые еще не приходили. Однако ему не хотелось верить в удачу Дороховых. «Не может того статься! Так-таки доразу и капитал привалит? Знаю я купца: черту душу продаст, а себе урона не сделает. Эх, Яшки нет! Этот бы сразу определил все», — сожалел он, не решаясь сделать окончательный вывод.
С Яшкой отношения у Нефеда Мироныча в последнее время наладились. Он понял, наконец, чего добивался сын. Собственно, он-то давно заметил в Яшке то, что хотел видеть в том, только сомневался и не верил, получится ли из него толк. Но теперь, когда Яшка ловко объегорил страховое общество и с лихвой вернул убытки от пожара, когда он заарендовал пять тысяч десятин у Войска Донского, мог ли Нефед Мироныч не верить в него? Прошлый год он сам ездил с Яшкой к купцам, в банки, дал ему еще пять тысяч рублей и готов был отдать последние тысячи, если дела у него пойдут как следует. Теперь надо было
Но тут-то он и не знал, как поступить. При отъезде Яшка напомнил ему, чтобы он не заставлял Алену выходить за того, кто не мил, однако, о Леоне ничего не сказал. Нефед Мироныч понял это по-своему: коль Яшка промолчал о Леоне, стало быть он не хочет, чтобы сестра его стала Дороховой.
И Нефед Мироныч продолжал вести свою линию, с той лишь разницей, что теперь он стал действовать на Алену лаской. Не так давно он говорил с ней о ее будущем, спрашивал, не задумала ли она выходить замуж и нет ли у нее на примете хорошего парня, но она только подняла на него свои жгучие большие глаза и ничего не ответила. Нефеду Миронычу стало ясно: тосковала она по Леону и, наверно, все уже с ним договорила, когда прошлый год ездила в город с Яшкой. «Нет, шалишь, дочка, все одно по-твоему не будет. И Яшка супротив меня не пошел, понял-таки батька», — думал Нефед Мироныч.
Алена же только и жила мыслями о Леоне. Она часто вспоминала, как он встретил ее, и ей казалось, что она не дождется той счастливой поры, когда станет его женой и сама будет провожать его и встречать с работы. В письме, присланном с Игнатом Сысоичем, Леон сообщил, что он хорошо обжился на новом месте, уже подыскал квартиру, купил и кровать и стол и что весной они должны пожениться. Но когда же наступит эта новая весна? Ведь почти год уже Алена ждет, когда Леон окончательно устроится и прочно станет на ноги. Сколько дум она передумала, слез выплакала за это время!
Вот и сейчас. Сидит она у окна в землянке, лиловой гладью любовно вышивает на полотенце свои буквы — «А.З.», а мысленно вся возле Леона. Вот она ждет его домой, одета во все белое, как невеста. Вот он приходит с работы, умывается, вытирает лицо снежно-белым льняным полотенцем, стараясь не запятнать его, и хвалит ее и ласкает по-мужскому, скупо, душевно. И от этих мыслей Алена блаженно улыбалась, и ей хотелось, чтобы скорее шли дни, приближающие к ней это счастливое время.
В землянке было уютно, тепло. Солнечные лучи ласково освещали низенькую, выбеленную заботливой рукой комнату. В печке потрескивал хворост, пахло вишневой корой.
Возле печки, накрыв плечи пожелтевшим от времени шерстяным платком, сидела бабка Загорульчиха, вязала чулок. Из-за ножек табурета к шевелящемуся на земле клубку ниток то и дело подкрадывался серый котенок. Вот он припал к земле, шатнулся всем тельцем, немного отступил назад, нацеливаясь, и, лишь клубок вновь шевельнулся, прыгнул из-под табурета.
Почувствовав натяжение нити, бабка взяла стоявший подле костыль и стукнула им по табуретке.
— Брысь, тебе сказано! Выкинь его на двор, — приказала она Алене, но котенок скрылся под кроватью.
Через минуту, как ни в чем не бывало, он вновь возобновил свои нападения на клубок, и они сошли бы ему благополучно, но на этот раз он запутал нитки, и бабка, рассвирепев, костылем ударила его так, что он надолго скрылся под кровать, мяукнув на всю комнату.
Алена сердито глянула на бабку, достала котенка и взяла на руки. «Еще дерется, старая злюка! И батя такой. И все они бессердечные», — возмущалась она, лаская котенка.
— Вышивай, вышивай. Жалостливая какая! Может, Гавриленок непутевый морду себе вытирать им будет, рушником твоим, — мужским голосом недовольно проговорила бабка, исподлобья посматривая то на внучку, то на котенка.