Искры
Шрифт:
— А ты зачем пришел? — в свою очередь строго спросила Ольга.
— Как «зачем»? На сходку.
Ольга качнула головой, мягко укорила:
— Ай-я-яй! А еще парень. Про пароль спрашиваю. Ну?
Леон смутился. «Забыл, чертово дело», — подумал он и стал крутить цыгарку.
— Сейчас вспомню, покурю вот и вспомню, — ответил он.
Ольга сердито вырвала у него из рук спички.
— Расселся, как дома. Ты куда пришел? Иди к водокачке.
Леон сидел с папиросой в руках. Досадно ему было слушать эти слова, и он про себя выругался: «Это черт знает какую канитель придумали, по всей степи колесить надо».
Ольга взяла у него изо рта папиросу,
— На, только огонек рукой закрой, — сказала она, отдавая ему папиросу, и села рядом.
Леон качнул головой, подумал: «Вот они, шахтерские девчата. Ведет себя — чисто парень».
— Ну, как здоровье? — участливо спросила Ольга и несмело добавила: — Боялась я за тебя, жар у тебя был большой, все бредил.
Леон косо посмотрел на нее и тотчас отвел взгляд. Она боялась за него! «А на что оно тебе, мое здоровье?» — хотел он спросить.
— Ничего, все прошло.
— Уходить решил с рудника? — допытывалась Ольга.
— Некуда мне уходить, — сердито ответил Леон и подумал: «Да что она пристала с расспросами?»
Ольга коснулась рукой его плеча, потом головы и поправила расстегнутый воротник его белой рубашки.
— И хорошо, что остаешься. Везде оно одинаково нашему брату, Лева. Я долго искала лучшей жизни, в прислугах с детства служила, да вот попала на шахту.
— Давно одна живешь?
— Отец умер, когда я еще маленькой была, а мать помню, — невесело ответила Ольга.
Леону стало жалко ее. «Круглая сирота. Да, нелегко так жить», — подумал он и тотчас вспомнил об Алене: та с детства горя не видела. И впервые какое-то неприятное и даже враждебное чувство к невесте проснулось в нем. Ольга была ему, как родная сестра. А что общего у него с дочерью богача? Но Леон не хотел сейчас думать об этом и торопливо спросил у Ольги:
— К водокачке, говоришь, итти? Надо спешить! — Он поднялся и быстро зашагал по степи.
Кругом стояла безмолвная тишина. Лунный свет прозрачным туманом лился над степью. Слышалось, как под ногами Леона шелестела трава. Ольга взглянула в белую ночную даль и никого не увидела. «Неприветливый какой, должно, из-за хворобы. А хороший парень», — подумала она и вздохнула.
На место сбора Леон пришел, когда там было уже человек пятьдесят рабочих. Он сел на траву поодаль, снял фуражку и платочком утер потное лицо. Ноги его дрожали от ходьбы, в животе чувствовалась боль. «Быстро шел, как бы опять ложиться не пришлось», — подумал он и осмотрелся.
На склоне балки расположились знакомые и незнакомые люди. В центре сидели Лука Матвеич и Чургин, негромко разговаривали. Слева слышался голос дяди Василя:
— Мартынов что? Сразу смерть наступила. А вот мой знакомец с одного рудника полез в забой, а кусок породы возьми и обвались. Ну, калекой, конечно, стал человек на всю жизнь, а хозяин — жила, хошь бы копейкой помог бедняге. Вот так-то и вся жизнь наша: работаешь, последние силы из тебя выжимают, а случись что — с сумой по миру пойдешь. Какая это жизнь? Надо ей перестановку делать непременно.
Чургин, заметив Леона, сказал:
— А вот и братишка мой. Ты что на отшибе сел?
Дядя Василь обернулся к Леону и весело бросил:
— A-а, сродствие-таки обнаружилось? А говорил: «Та-ак, знакомый». Не люблю, когда люди не договаривают. Иди-ка сюда.
— А сам давно стал договаривать? За сколько времени только сейчас сказал.
— Пора пришла, вот и сказал. А что, неправду говорю, что надо перестановку всей жизни делать?
— Правильно, правильно
— То-то и оно. Затем и пришел сюда, — с гордостью произнес дядя Василь.
Неожиданно из-за кустов вышли Варя и тетка Матрена. Леон удивленно спросил:
— И ты сюда? А молчала, когда я уходил.
— И тебе советую о таких делах не кричать.
Не прошло и минуты, как из-за деревьев, низко пригибаясь, вышел Иван Недайвоз и робко поздоровался со всеми. Заметив дядю Василя, он сказал ему отдельно:
— Здравствуй, дядя Василь! — Но старик не ответил.
Вскоре на поляне собралось человек около ста. Чургин послал сменить дежурных, пригласил рабочих сесть потеснее.
— Товарищи! — тихо, с особенной теплотой и торжественностью в голосе заговорил он. — Сегодня, впервые за все время существования нашей шахты, мы отмечаем наш рабочий праздник — Первое мая. О значении этого праздника расскажет вам товарищ Цыбуля, — он показал рукой на Луку Матвеича. — Я хочу сказать только о том, что значит этот светлый праздник для нас с вами, работающих под землей, живущих нищей, голодной жизнью…
Чургин волновался. Никогда еще не приходилось ему говорить перед таким большим собранием шахтеров. Как держать себя? Как лучше, понятнее сказать этим суровым людям о сегодняшней радости, как бросить в шахтерскую жизнь новое, живое слово борьбы за лучшее будущее? Он понимал, что не так легко и просто разобраться шахтеру в причинах своего бедственного положения. Но он был убежден, что шахтеры рано или поздно встанут на великий путь преобразования жизни, на революционный путь.
Лука Матвеич, облокотясь, лежал рядом с Леоном, задумчиво крутил в пальцах гибкую былинку травы. Не один раз проводил он такие сходки и, однако, всякий раз чувствовал себя неспокойно и ждал с волнением, что ответят люди на его слова.
Интеллигент и народный учитель, брат одного из погибших на каторге членов «Северного союза русских рабочих», он еще в юношеские годы ходил на тайные сходки в Петербурге, потом в Москве, Риге, Варшаве, Николаеве — везде, куда забрасывала его судьба революционера-профессионала. Два года назад, приехав из Екатеринослава в Новочеркасск по подложному паспорту, он начал работать в железнодорожном депо токарем и создавать революционные кружки в Донецком каменноугольном бассейне. Сегодня Чургин проводил первую маевку, а Лука Матвеич волновался за него и готовился помочь ему в случае нужды.
Но Чургин оправдал его надежды. Он говорил просто, на понятном шахтерам языке, приводил примеры из их собственной жизни, и Луке Матвеичу пришлось только один раз подсказать ему:
— Единственно правильный путь борьбы за освобождение рабочего класса — это революционная борьба против своих угнетателей: самодержавия и хозяев.
— Да, — тотчас же подхватил Чургин, — только насильственным свержением самодержавия рабочий класс приобретет свободу и сбросит со своих плеч всех и всяческих угнетателей. Не думайте, что только Жемчужников и Кандыбин — злодеи, а хозяин — благодетель, а царь — всем родной отец и заступник. Все они кровососы, только одни — маленькие пиявки, а другие — акулы, как капиталисты, и сам царь — первый помещик в России. Вот эти-то акулы и управляют жизнью народа так, что рабочему и крестьянину ни трудолюбие, ни ум, ни мастерство — ничто не приносит счастья. Рабочие и крестьяне своими руками создают на земле все ценности жизни, а живут они в черном теле, в голоде и нужде. Властители низвели их на положение бесправных, безответных рабов.