Искры
Шрифт:
«Теперь мы покажем, как надо вести хозяйство», — рассуждал он и решительно приказал Леону бросать завод и браться за дело.
— Теперь, сынок, мы и горе, считай, покатили. Нет у нас больше счетов с судьбой! Теперь Дороховых голой рукой не бери. Не бери-и, это я, отец твой, говорю! — важно твердил он, подняв палец кверху.
Леон посмотрел на его залатанные сапоги, заштопанные шаровары и грустно улыбнулся. И Варя и Настя усмехнулись, а Марья серьезным тоном сказала:
— Чего смеетесь? Отец в купцы планует выйти, и завтра у него хоромы вырастут во дворе,
Игнат Сысоич плюнул, встал со скамейки и пересел на другую. Ничего на этот раз не сказал он, а только махнул рукой и стал крутить цыгарку. Нет, никогда не поймут его ни Марья, ни Леон — никто.
Алена видела, как все опять улыбаются, и ей стало жалко Игната Сысоича.
— А чего ж тут такого нехорошего, что ты улыбаешься, Лева? — с укором сказала она. — Батя правильно говорит: теперь у нас все есть, и можно тут, в хуторе, подмануть к себе счастье, а не искать его по белу свету.
— Истинные слова, дочка, растолкуй хоть ты им, — приободрился Игнат Сысоич. — Можно так зажить теперь, что и горе нам будет не горе.
Варя вздохнула:
— Не знаю, батя, может, вы и сможете тут зажить теперь как люди. А только не сбивайте вы их, молодых. Пусть они сами налаживают свою жизнь, как хотят.
На ее слова Игнат Сысоич не ответил. Молчали и Леон, и Алена, и только Марья одна весело проговорила:
— Много ли нам с тобой надо, отец? Век прожили, а еще несколько лет проживем и без богатства. Нам оно даже в тягость будет, потому — разбогатеть с чистой душой человек не может, а должен кривить совестью и чернить душу. Мы с тобой на это неспособные.
Алена про себя покорила: «Разбогатеть с чистой душой человек не может», — и подумала: «Что ж это, выходит, батя богател потому, что у него черная душа, что он обманывал и обкрадывал других?»
Через два дня Леон и Алена уехали на завод.
Ольга узнала о намерении Леона жениться накануне его отъезда в хутор. Они шли вместе из городского цирка, делились впечатлениями. В цирке выступала совсем юная наездница, и Ольга все восхищалась тем, как ловко она скакала на лошади. Леон вспомнил скачки в хуторе, Алену, и у него невольно вырвалось:
— Это что? Моя невеста получше умеет управляться с конем!
Ольга даже остановилась от неожиданности, переспросила:
— Невеста?
— Да, Алена, — ответил Леон и, желая, чтобы Ольга сразу узнала все, объяснил: — Я сватал ее, еще когда жил в хуторе. Ну, когда я работал на шахте, она хотела приехать ко мне, да отец избил ее и не пустил. Завтра венчаться еду.
Говорил, а сам думал: «Не то, все это не то. По-другому надо бы». Но тут же внутренний голос подсказал ему: «Что ты, украл что-нибудь? Ты женишься на любимой девушке, и никому нет дела до этого».
У Ольги было такое состояние, будто перед ней разверзлась вдруг пропасть. Ради чего же приехала она в эти чужие места, поступила на этот грохочущий завод, если Леон уходит от нее навсегда?
Ольга не простилась с Леоном
— Ну, еще увидимся, — и скрылась за углам домика Горбовых.
И у себя на квартире она не сказала, как всегда, «добрый вечер», а сняла, нет — сорвала с себя косынку, села на сундук и так просидела несколько минут, держа косынку в руках.
Жена Ермолаича догадалась, что между Ольгой и Леоном что-то произошло, и тихо, матерински-мягко спросила, в чем дело. И тогда Ольга закрыла косынкой лицо и заплакала.
Утром она ушла на работу, а вернулась домой только перед рассветом, пробыв в степи вечер и половину ночи. То же повторилось и на другой день, и на третий, пока Ермолаич не начал ворчать.
— Вот что, дочка, — как-то сказал он ей, — это ни на что не похоже — так изводить себя. Пускай Леон женится, а ты делай вид, что это тебя не касается. Тогда и горе полегчает немного. Ты же шахтерка, а не прянишная барышня. Словом, не имеешь ты права так. Эх, жизнь наша! — неожиданно заключил он и удрученно покачал головой.
Ольга стала приходить домой во-время, но была молчалива, медлительна в движениях, безразлична ко всему вокруг. Однажды в городской библиотеке она встретила Ткаченко. Он спросил, куда вдруг исчез Леон, и она ответила: «Не знаю». Она никогда так не отвечала, потому что знала всегда, где Леон и что с ним. Теперь Ольга не хотела и слышать о нем.
Ткаченко подумал: «Что-то не того, не клеится у них. Никогда она не была такой хмурой и неразговорчивой», — но не стал допытываться, почему она стала такой.
Домой они шли вместе. Ткаченко, державший подмышкой томик рассказов Чехова, говорил:
— Понимаешь, «Душечку» никак не подкараулю. И «Драму на охоте» еще не читал; тоже, говорят, завлекательная вещь. Ты не читала?
Ольга не слушала его и не ответила. И опять Ткаченко не стал допытываться, о чем она думает. На другой день он пришел к Ольге почитать вместе и провел с нею весь вечер. Еще дня через два он пришел опять, сообщил, что приехал Леон с женой, и спросил:
— Как же это у вас так получилось? Мне казалось, что ты невеста Леона.
Ольга сделала над собой усилие, чтобы не разрыдаться, и с напускным равнодушием ответила:
— Мало ли что людям кажется…
— Все же вы удивительная пара, — продолжал Ткаченко, — приехали вместе, на работу поступали вместе, вместе на кружке всегда бывали, а выходит, вы просто…
— Читай, Сергей! — прервала его Ольга.
— Гм… Пожалуйста, слушай, — согласился Ткаченко и раскрыл книгу.
Несколько дней Ольга не видела Леона. Никогда еще ей так не хотелось взглянуть на него, но и никогда она так не избегала встречи с ним, как теперь. Встретились они случайно. После работы Ольге захотелось пойти в степь. И странно: не хотела она итти поселком, а какая-то сила потянула ее пойти мимо домика Горбовых. И тут, возле старого глинища, она увидела Леона. Вдвоем с Иваном Гордеичем, нагрузив тачку глиной, Леон вывозил ее из ямы. Иван Гордеич, помогая ему, тянул за веревку, привязанную к передку тачки.