Искупление вины

Сухов Евгений Евгеньевич

Голощекин выпрыгнул из кабины. Ветер остервенело ударил в лицо, и он невольно укрылся рукавом.

– Ох, какая холодина!

Похрустывая тяжелыми подошвами сапог, обошел машину и постучал по дощатому борту:

– Вы там живы?

– Живы, – послышался в ответ бодрый голос Тарасюка.

Голощекин открыл дверцу кузова и проворно взобрался внутрь.

– Где тут включатель? – произнес он, шаря ладонью по струганым доскам. – Ага, кажется нашел! – и с громким щелчком повернул тумблер.

Вспыхнувший в кузове свет выдал напряжение, застывшее на лицах парашютистов. Вытащив из полевой сумки карту, обер-лейтенант присел на свободное место, разложил

ее на коленях и заговорил ровным голосом, чтобы вселить в диверсантов большую уверенность.

– Вам лететь около двух часов. Вот здесь, – прочертил он пальцем, – у деревень Бережки и Пригожее проходит линия фронта. Переживать вам не стоит… Самолет на этом отрезке набирает предельную высоту, так что достать его не сумеет ни одна зенитка. Дальше он полетит в сторону Нижнего Новгорода, а потом на север в Вологодскую область. Летчик вас сбросит вот в этом районе, рядом с деревней Озерное, это близ Бабаево. Довольно залесенная местность, – очертил он карандашом небольшой круг на карте. – Пустынная. Вы хорошо подготовлены, рассчитываю, что ваша работа будет успешной. Не хочется говорить пафосных речей, но все, что вы сейчас делаете, это во славу великого будущего России и ее освобождения от большевизма. Так что помните об этом. – Аккуратно сложив карту вчетверо, Голощекин уложил ее на место, затем достал небольшую бутылку коньяка и произнес: – Французский. На прошлой неделе был в Париже, вот, решил приобрести к случаю… Давайте выпьем за удачу, она нужна нам всем. – Сделав три больших глотка, он протянул бутылку сидевшему рядом Аверьянову.

– За удачу! – отозвался Михаил и дважды отхлебнул.

Сделав круг, наполовину опустошенная бутылка вернулась к Голощекину.

– То, что осталось, мы с вами допьем после вашего возвращения, – произнес обер-лейтенант, затыкая бутыль пробкой. – А сейчас нам нужно торопиться.

«Хейнкель-111», немецкий средний бомбардировщик, нередко используемый для перевозки парашютистов, стоял на краю поля. Подле него, явно нервничая, топтался коренастый механик и посматривал на часы. Группа парашютистов опаздывала на восемь минут. Не хотелось бы вылетать слишком поздно, ведь отправляться предстояло без сопровождения (десантирование не любит шума), а в последние месяцы русская авиация весьма активизировалась, и существовала вероятность натолкнуться на истребительную эскадрилью русских.

Сам по себе самолет не был «беззубым» – учитывая опыт на Западном фронте, с недавних пор кабина хвостового стрелка была полностью закрыта. Были усилены оборонительное вооружение и бронезащита. Так что под присмотром авиационной пушки и двух крупнокалиберных пулеметов летчики должны чувствовать себя достаточно защищенными.

Увидев подходящую группу, механик сделал шаг навстречу.

– Принимайте группу, – сказал Голощекин.

– Слушаюсь, господин обер-лейтенант! – живо отозвался механик и спустил трап под ноги подошедших парашютистов. – Прошу!

Первым вошел в самолет Тарасюк. Чуть помедлил у самого входа, но уже в следующий миг был проглочен темнотой. Следом за ним взобрались и остальные. Последним шел Аверьянов, чувствуя ступнями амортизирующую жесть. Обернувшись на последней ступени, Михаил увидел, как на посадку, включив огни, пошел двухмоторный бомбардировщик «Юнкерс-88». Как только он вырулит за пределы взлетного поля, наступит их черед.

Голощекин, изрядно продрогший, стоял на краю взлетного поля. Аверьянов махнул ему, и, когда обер-лейтенант слегка кивнул в ответ, уверенно шагнул в холодную и темную утробу бомбардировщика.

Механик с громким стуком хлопнул дверцей и, повернув вороток, загерметизировал салон.

Запустился левый двигатель, – громко, надрывно, старательно прогревая остывшее масло, а за ним уже ровнее, утробнее и заметно тише заработал второй. Еще через несколько минут машина покатила по взлетному полю, набирая разбег. Завибрировал, заколотился на неровностях фюзеляж, затем шасси оторвались от земли, и самолет, горделиво задрав нос, стал набирать высоту, держа курс на восток.

Прильнув лицом к иллюминатору, Аверьянов увидел удаляющийся затемненный аэродром, узкую полоску взлетного поля… Через полчаса механик объявил, надрывая горло:

– Забрались на самый потолок, девять тысяч метров! Здесь нас ни одна артиллерия не достанет!

Тарасюк сидел напротив и поглядывал в иллюминатор – пролетали фронт, где-то в самом низу, на мгновение освещая заснеженный лес, разрывались снаряды. Шел бой местного значения за какую-то безымянную сопку, сплошь распаханную разрывами. Лишь автоматические зенитные пушки, блеснувшие несколько раз огнями, запоздало заколотили вслед ночному бомбардировщику. Незаметно миновали Нижний Новгород, встретивший редкими разрывами снарядов. А затем вновь наступила тишина.

Два стрелка, заняв место в хвостовой части самолета, ревностно защищали заднюю полусферу, тревожно всматривались в ночной мрак. Один из них, молодой парень с нашивками капрала, заботливо поглаживал зубчатый барабан. Другой выглядел постарше, держался увереннее, несмотря на стылость в салоне, одет он был в одну гимнастерку, лишь тощее горло было обвязано длинным шерстяным шарфом.

Подле кабины сидел лейтенант Зигмунд, отвечавший в разведшколе за физическую подготовку, и о чем-то разговаривал с механиком. Тот озадаченно кивал, отвечал односложно, но лейтенант не замечал его угрюмого настроения и озадачивал новыми вопросами.

Неожиданно над дверью вспыхнула синяя лампа, и дважды протяжно прозвенел зуммер, подавая команду к готовности. Механик охотно покинул словоохотливого соседа и шагнул к двери:

– Через пять минут будьте готовы, самолет выходит к месту десантирования.

«Хейнкель» пошел на снижение. Внизу темным неровным пятном предстал хвойный лес, через который полосой пролегала автомобильная трасса. Немного в стороне располагался железнодорожный узел, подсвеченный мощными фарами прибывающего бронепоезда. Вдруг из дымовой трубы бронепоезда высоко в небо ударил сноп рассыпающихся искр, осветив растянувшуюся бронированную ленту вместе с торчавшими по обе стороны артиллерийскими орудиями.

Вновь прозвенел протяжный сигнал, отдавая приказ на десантирование, а лампа, ослепляя синим светом, быстро замигала.

Механик, приложив усилие, повернул замок и открыл дверь, впуская в салон вместе со снегом стылый колючий мартовский ветер. Запурживший снег разбился о борта самолета, остался мокрыми пятнами на горячих лицах подошедших к проему десантников.

Самолет, выбрав площадку для десантирования, полетел на второй круг.

– Первый пошел!

Тарасюк приблизился к двери, не без робости глянул вниз, а потом сиганул в черную бездну. Следующими прыгнули Лиходеев и Падышев. Где-то далеко внизу искоркой вспыхнул огонек, и Аверьянов, выждав долгожданную паузу, оттолкнулся от самого края и прыгнул прямо на этот не близкий огонек. В ушах засвистел холодный ветер, поток стремительного воздуха разодрал щеки, осатанело рвал одежду, где-то под звездами слышался рев удаляющегося самолета.