Искупление
Шрифт:
– Кто схватил?
– коварно повторил Вельяминов.
– А великой князь!
Резкий удар плетью свалил парнишку на землю. Он закрыл головенку руками, молча пополз в сторону на коленях, пополз за пень, а из-под ладошек, не умещаясь под ними, уже обозначился багровый шрам с тонким протеком алой крови,
– Почто взъярился, тысяцкой?
– строго спросил Дмитрий, все слышавший.
– Зломыслию противокняжему подвержены, окаянное отродье!
– Уймись!
– Я за княжу честь...
– Молчи!
А от приземистой избы под дерновой кровлей
* * *
Владимир Серпуховской проводил брата до первых подмосковных перелесков. Дмитрий сам поторапливал вернуться его в осиротевший стольный град и уже снял шлем, готовясь к прощанью. Остановились. Серпуховской молча смотрел на поредевшие леса - всю зиму возили москвичи деревья на избы - и ждал, когда Дмитрий заговорит. Молчанке затянулось, и Серпуховской заметил со, вздохом:
– Истаяли до дыр, леса-то!
– Не досадуй, - успокоил Дмитрий брата.
– Зато люд- московский посад и села взградит.
Серпуховской тоже снял шлем, но прощаться в ту минуту им не пришлось: в задних рядах послышался ропот. Дмитрий с ближними привстал в стременах к увидел, что вослед им скачет во весь опор целая сотня на косматых степных лошадях - татары! Выше голов, выше пыли металось в воздухе поднятое на копье темное жало конского хвоста.
Гридники, окружавшие князя, первыми вынули мечи, но Дмитрий остановил их и велел трогать вперед, однако коня пустил легкой грунью, и татары вскоре настигли княжий полк. Они что-то выкрикивали по-татарски и по-русски, но Дмитрий не останавливался, и, лишь когда они обтекли москвичей справа, где обозначилась большая поляна, и выскакали вперед, Дмитрий поднял руку и остановил полк.
– От Сарыхожи, - буркнул Серпуховской.
– По всему видать...
– так же тихо отозвался Дмитрий.
Сотник татарский вытянул конников вдоль дороги, сам же выехал на середину и улыбался издали. Перья яловца на шлеме трепетали по ветру.
– Ишь, зубозев окаянной, - посол посла, а сидит, ровно те сам хан! остро щурясь, сказал Боброк.
– Немного не застали в Кремле, - обронил Бренок.
– Оно и лучше: без застолья с дороги спровадим! Михайло!
– У стремени, княже!
– Поговори-ка ты с послом Сарыхожи... Да не так! Возьми гридников на обе
Бренок почувствовал, как седло уходит из-под него: никогда не доводилось ему править такую службу. Румянец волнения заиграл на скулах княжего мечника. Он выскакал на сторону, пронесся вдоль полка и высвистал к себе двух сотоварищей - Захарку Тютчева и Арефия Квашню, вымоливших великую честь - поход с кметями и большими боярами.
– Захарка! Чего рыло вытянул? Правь ко мне, живо!
Захарка, поплевывая, выправил к Бренку.
– Орехи жрешь во походе? А един почто? Где Квашня?
– Тута я, Бренок! Во! Пред очима твоима!
– Очима твоима!
– передразнил Бренок.
– Коль проворонишь чего - мечом сим уполовиню!
– И тронул свой меч.
На ходу разобрались: Тютчев - на правую руку Бренка, Квашня слева облег коня княжего мечника. Сбруя всех трех коней была не из ражих, но выбирать сейчас было не из чего.
– Чего велишь, княже?
– приостановился Бренок.
– Испытай, Михайло, чего им надобно?
Бренок кивнул. Он лишь кинул углом глаза на полк князя, увидел многотяжкую массу железа на плечах, на головах, в руках дружинников, плотный частокол копий и смело выехал к послу.
То, что эти трое - молодые из молодых - выехали к послу да еще двое откуда-то из хвоста полка вывернулись, этого татары не могли не заметить. Посол ядовито улыбнулся в лицо Бренку.
– Толмач есть?
– выкрикнул княжий мечник, но голос сорвался от волнения.
Посол вновь улыбнулся, и Бренок увидал на растянутой губе его белую полосу - омертвевший шрам, потом услышал ответ по-русски:
– Я сам толмач!
– Толмачам не пристало во главе сотни да еще по чужой земле скакать!
– Я асаул и толмач, - чуть припепелил улыбку татарский сотник. Он небрежно расстегнул богатую дыгиль[Дыгиль - монгольская шуба, носится днем мехом наружу, ночью - внутрь] и достал бумажный свиток.
– А не ханов ли ты вычадок?
– дерзко спросил Тютчев.
Бренок двинул его локтем - наперед батьки в пекло не лезь!
– и вновь спросил посла:
– Ну, и чего те надобно?
В ответ посол тронул косматую лошадь. Блеснула начищенная до блеска крупная медная бляшка - знак сотника на шее, и посол протянул грамоту. Порядка никто из Бренковой троицы не ведал, и потому свиток был тут же развернут.
– Князю отдать надобе!
– испугался Квашня.
– А може, там лягушка какая сидит?
– усомнился Тютчев, но Бренок стрельнул глазом назад и понял: грамоту надо тотчас отдать великому князю, недаром послышался строгий кашель Серпуховского.
К полку подскакали разом. Тютчев, знавший грамоту, выпалил на ходу:
– Во Володимер великого князя требуют!
– Нишкни!
– нахмурился Серпуховской, уставя белесый, колючий, как шило, ус на Захарку.
Дмитрий прочел грамоту сам. Про себя. Так оно и было: Сарыхожа звал опять во Владимир слушать грамоту хана, по которой ярлык великокняжеский передавался Михаилу Тверскому. Помолчал. Покусал неприметно губу, буркнул в бороду: