Искупление
Шрифт:
Солнце ощутимо припекало открытую шею. Пот разъедал глаза, хотелось умыться холодной чистой водицей. Справа по пути стояла роща.
«Это такими стали деревья! – удивился человек. – Из тоненьких за двадцать лет превратились в настоящую рощу! И озерцо, наверное, сохранилось, что было рядом?» Тянуло завернуть к озерцу, на котором проходили лучшие детские летние денёчки. Шум, гам, плеск воды! Красотища! Но путь ещё далёк.
Человек входил в деревню, когда солнце стояло почти в зените, и было оно белым. Как железо, раскалённое кузнецом в горне, не без помощи, конечно, босоногой шантрапы, вьющейся под ногами кузнеца.
На улице – ни души. Дорога вдоль деревни заросла травой в пояс, значит, по ней не ездят давным-давно. Изба Сергеевых – нежилая. Окна выбиты, крыша просела, изгородь повалена, калитки нет совсем. С другой стороны улицы изба такая же нежилая.
«Вот и моё “родовое гнездо”», – человек с трепетом стал всматриваться в то, что было для него всегда родным и близким, но отстояло за тысячи вёрст, отдалялось десятками лет.
«Родовое гнездо», хворое всеми болезнями запущенности, выглядело удручающе. Ни окон, ни дверей. Косые стены, дырявая крыша, пробитый потолок с дырою в высокое небо, нет половиц в прихожей, а в зале они вздыбились и покорёжились. Двор в лебеде и крапиве, вдоль поваленного прясла – лопухи под небо. Глянув туда, где был огород, человек с немалым трудом угадал в чёрной халупе под дранкой былую баню.
«Может, начать с бани, – задумался он. – Её проще привести в подобие жилья?»
Из-под стены бани выскочил и, не спеша, побежал за огороды заяц. Человек улыбнулся и покачал головой.
Он был прав, баню, выходило, проще приспособить для жилья. Оконце с привычно тусклым стеклом цело, дверь надёжно закрывалась, крыша не просела и без дыр в потолке. Правда, запах нежилого… Но его можно быстро выветрить. Печка, с вмазанной в неё бочкой для горячей воды, тоже исправна. Не развалилась от времени. Глянув на полок, человек усмехнулся, очевидно, вспомнив моменты, когда отец стегал его веником и приговаривал: «Не кряхти, как старый дед! А веничек ещё никому не мешал! Привыкай к жару – он пользительный!»
Вынув раму, раскрыв настежь дверь, человек присел на лавку в предбаннике, закурил. Дымок вдохнул жилой дух в сырую темницу.
Колодец, который стоял между избой и баней, был полон воды. Крышка колодца валялась рядом, но годилась только на растопку печки. Недалеко от колодца валялось и ведро. К его обмятости прибавились дырки от ржавчины.
«Котелком воды не натаскаешь, надо пройтись по соседям, может, что подходящее сыщется». Сыскалось. У Сергеевых валялось ведро, и дыр там было не так много, и не такие они большие – если бежать, то не вся вода выльется.
«Пройтись, что ли, как бывало, вдоль улицы, авось, кто-то и живёт в этом царстве безмолвия, – задумался человек. И скоро он уже шагал по некогда шумной улице, глядя по сторонам, надеясь встретить призрачное чудо. Но чудо не спешило удивлять. – Вот изба Шеметовых. Крепка ещё с виду, а что внутри? – Внутри – колченогий стол, пыльный матрац, без одной ножки стул. И везенье – на кухне алюминиевый ковш, чугунок и совсем целое ведро. – Робинзону меньше везло, чем мне. Такое богатство!»
Деревня оказалась обитаемой. Недалеко от противоположного края жил старый дед, в котором нескоро человек признал Матвея Вокина, старого ещё в то далёкое
– Не сразу, паря, я тебя признал. Ты же ведь Игнатия Прокопенки сын – Серёжка, стало быть? [1]
– Да, дедушка, он и есть! – согласно закивал человек.
– Ходили слухи, ты в тюрьме сидел?
– Было и это, – признался человек.
– Мальчонкой-то был ты совсем неплохим, пошто так-то сталось?
– Сталось, дедушка, сталось. Наверное, и через это надо было пройти.
– Сибирь-то, край наш, полна такими. Да уж лучше не попадать туда, – вглядывался в гостя маленькими выцветшими глазками дед Матвей, стараясь увидеть, прочитать, угадать судьбу и намерения того.
1
В тексте автором используется сибирский диалект.
– Лучше не попадать туда, – повторил в задумчивости и гость.
– А Верка-то ваша где? Она давно тута нос не кажет. У ей-то как жизня?
– Не знаю, дедушка. Разошлись мы. Отказалась она от меня. И муж её отказался от плохого родственника. Бог им судья, я ничего плохого им не делал, ничего у них не просил.
– Плохо то…
– Как есть, – поджал плечи Сергей.
– Да… – призадумался и дед Матвей.
– Здесь больше никто не живёт? – после затянувшейся паузы спросил Сергей.
– Никто не живёт, – кивнул согласно дед. – Жила Анисья тута рядом, да уж полгода как схоронили.
– Как же ты, дедушка, один тут? А если…
– Я не один, – не согласился дед Матвей. – Бог со мной, а я – с им.
– Бог высоко, и за всеми не уследит, не поможет.
– Это как его просить. В ладу я с им, вот он меня и не оставлят. Славь те, Господи, девяносто семь годочков топчу землицу, греюсь под его солнышком, слушаю божьих птичек…
– Девяносто семь? – удивился Сергей.
– Как один денёчек! – подтвердил дед Матвей, довольный произведённым эффектом.
– Это ж…
– Как один денёчек! – повторил дед Матвей. – Вчерась был такой, как ты, а сёдни – старец.
– И ничего не болит? – Сергей уставился в смешливые глаза деда.
– Слава Всевышнему, не болит.
– А… Питаешься чем? Хлеб откуда?
– Быват, кто приезжат, то и привозит буханки две-три. Крупы какой приносят. Соль и спички есть, карасин есть. Живу.
– Всё же бывают тут люди? – оживился Сергей.
– Бывают. На Родительский день тута много народу. Шумно тут тода. Помянут родителей, поправят могилки и уезжают кто куды.
– А в другое время не приезжают? – в глазах Сергея надежда.
– Приезжают. Томка Елизарова приезжат летом часто. Вчерась была, чо-то рисовала тута на пригорке. Глашка тоже приезжат с мужиком своим. Он у ей какой-то там начальник. Машина у их больша така, вся блестяща. Ни у кого таких машин тута не было. Васька Пушкин приезжат кажный год, его дружок, сын Поликарпа, запамятовал имя, тоже часто быват. Он тута брата схоронил года три как, вот и приезжат к матери и брату. Бывают люди, как же не бывать, родные места чай тянут. Вот и ты не выдержал, приехал.