Искушение добродетели
Шрифт:
— Могу себе представить. — Лоуренс вспомнил стычку с собственной матерью и помрачнел.
— Так что отныне нам придется довольствоваться традиционными формами, — заключила Вивьен.
Послышался вежливый стук в дверь. На пороге возник Барни. В одной руке он держал хрустальную вазу, наполненную водой, а в другой ножницы.
— Миссис Лерой предположила, что вам эти вещи могут понадобиться, — сообщил он и протянул их Вивьен с такой торжественностью, будто это была как минимум чаша Грааля.
Девушка выхватила у него ножницы и вазу и быстро захлопнула дверь. Принесенные Барни предметы присоединились к букету, который
— Как насчет партии?
— Но букет! — Лоуренс был возмущен до глубины души. — Ты что же, оставишь его вот так?
— Да, — невозмутимо ответила Вивьен. — Арабелла надеется, что я красиво оформлю его для вас, поэтому и прислала вазу с ножницами, но этому не бывать. Видите ли, она считает оформление букетов одним из видов романтического искусства, и я таким образом должна продемонстрировать вам свой вкус.
— Но ведь Арабелла придет в ярость, когда узнает, что ты не оформила букет.
Вивьен злорадно улыбнулась:
— Ну и пусть. Я скажу, что была слишком занята и увлечена… вами.
— И опять позволишь ей думать, что я до безобразия эксцентричен? Ну уж нет, дудки! — Он одернул жилет и подошел к столу. — Если ты не собираешься заниматься цветами, это сделаю я.
Лоуренс снял обертку и разложил цветы на столе. Взяв ножницы, он прикинул объем работы, решительно откромсал половину стебля роскошной розы и… на этом остановился. Что следует делать дальше, он не знал.
С трудом сдерживая улыбку, Вивьен подошла к столу. Она смотрела не на цветы, а на руки Лоуренса. Его длинные, изящные пальцы перебирали хрупкие ростки с такой нежностью, что Вивьен почувствовала какую-то странную пустоту в желудке. Ощущение не было похоже на голод, скорее оно напоминало… томление. «Как странно», — подумала Вивьен и почувствовала вдруг неодолимое желание составить этот злосчастный букет.
— Существуют определенные правила оформления букетов, — сказала она, наклоняясь над столом.
— Правила? — Лоуренс пренебрежительно хмыкнул и, покалечив еще один цветок, сунул его в вазу. — Правила, моя дорогая, существуют, для того чтобы их нарушать.
— Не глупите, — она нахмурилась и отняла у него ножницы. — Правила обеспечивают безопасность, надежность, порядок, даже красоту, если хотите. А что касается букетов, то здесь без определенных правил просто не обойтись. Обычно предпочтение отдается геометрическим фигурам, потому что стройность линии радует глаз и поднимает настроение.
— Но в природе цветы не растут геометрическими фигурами, а смотреть на них все же приятно. То же касается и человека. Я знаю массу людей, которые не вписываются в общепринятые шаблонные рамки, но от этого не становятся хуже. Правила противоестественны. Их придумало наше смешное общество. Все теперь знают, что прилично, а что неприлично, что правильно, а что нет.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — пробормотала она. От его близости ее вдруг бросило в жар.
— Я говорю о лицемерии. О том, как глупо выглядит женщина, отказывающаяся сесть в карету с мужчиной, хотя им по пути, только потому, что это, видите ли, не принято. Как нелепо не сметь заговорить с другим джентльменом, который стоит рядом и так же, как и ты, подпирает стену где-нибудь на балу, лишь из-за того, что вы друг другу не представлены. А что касается женщин,
Вивьен молчала. Граф Сэндборн открылся ей, сам того не подозревая, совсем с другой стороны. И эта сторона ей очень понравилась. Был момент, когда она даже пожалела его, такого беззащитного перед всевидящим оком высшего света, такого гордого и независимого, но вынужденного подчиняться глупым условностям.
— Поэтому вы и согласились изображать моего любовника? — тихо спросила она. — Таким образом вы восстаете против существующих правил?
Ее слова затронули его за живое. Граф поспешно отвел глаза и, пытаясь скрыть замешательство, принялся вновь кромсать цветы.
— Мы с тобой заключили сделку, если помнишь, — сердито проговорил он. — Мне нужны доказательства неблагонадежности премьер-министра, и ты обещала их добыть.
Вивьен поправила те растения, что уже стояли в вазе, и, не поднимая глаз на Лоуренса, спросила:
— Почему вы хотите дискредитировать премьер-министра? Разве он так уж плох?
— Дело не в том, плох он или хорош, — горячо заговорил Лоуренс. — Человек может быть вором, развратником, но пусть при этом знает свое место и не стремится указывать другим, как им надлежит жить. Гладстон же занимает такой пост, что волен распоряжаться судьбами людей как ему заблагорассудится. Но вот вопрос: имеет ли он на это моральное право? Можно ли доверять человеку, который говорит одно, а делает совершенно иное? Этот сморчок днем ратует за нравственный образ жизни, а ночью охотится за доверчивыми шлюшками. Он подлый лицемер, а я лицемерия не выношу.
Вивьен задумалась. Она вспомнила старика Уильяма, его благонравные седины, какао с печеньем. Он больше напоминал доброго дядюшку, чем похотливого развратника.
— А вы не допускаете мысли, что Гладстон вовсе не лицемер? Что, если он действительно пытается помочь падшим женщинам?
— Ну что ты можешь знать о падших женщинах? — проворчал Лоуренс, задетый ее скептицизмом.
Вивьен покраснела.
— Так уж случилось, что я многое знаю об их жизни, — сказала она. — Эти несчастные на самом деле живут очень трудно и довольно уныло. Лица их измождены, а здоровье подорвано, они рано стареют и, если не удалось ничего отложить, умирают в глубокой нищете.
Во взгляде Лоуренса ясно читалось недоверие, и Вивьен сочла необходимым пояснить:
— Академия, в которой я училась, располагается рядом с католическим монастырем. При монастыре есть приют для детей. Надеюсь, вы понимаете, чьи это дети? Мы, воспитанницы, помогали монахиням ухаживать за детьми, и я часто разговаривала с матерями этих бедняжек. Если бы вы знали, как трагично складываются их судьбы. Эти «ночные феи» говорят о жизни безжизненными голосами, идущими от безжизненных душ. — На глаза Вивьен навернулись слезы. — Им нужна помощь! Нужно, чтобы хоть кто-то замолвил за них словечко. За них и их ни в чем не повинных детей.