Искушение любовью

Милан Кортни

Солнце уже заходило за горизонт. Огромный багровый шар наполовину скрылся за полем, окрасив его щеки оранжевым, а волосы красновато-золотым.

— Сестра умерла. Я плохо это помню, я был еще маленьким. Но думаю, мать приняла ее смерть за знак свыше. После этого она совсем лишилась рассудка. От того, что оставил отец, уже почти ничего не осталось… ничего, кроме моих братьев. Я говорил, что они оба очень похожи на отца? От этого им пришлось только хуже. Я был больше похож на нее. И вот… она стала бить их, а меня брать с собой, когда навещала бедных. Так я познакомился с обездоленными,

больными и несчастными.

— Она была безумна.

— Я знаю, — тихо подтвердил он. — Но в этом безумии крылось и зерно истины. В том, что она говорила, была своя правда. Я видел людей, чьи жизни разрушило чужое распутство. Кому как не мне знать, что мужчины получают удовольствие, а женщины и дети страдают от последствий. Моя мать — ярчайший тому пример. Какой бы она была, если бы отец ей не изменял? Наверное, все равно неспокойной, нет, это было не в ее натуре, но, во всяком случае, она не стала бы пытаться…

Он резко замолчал и уставился прямо перед собой. У него был такой несчастный вид, что у Джессики сжалось сердце.

— Ага, — тихо сказала она. — Ну, теперь вы все выложили?

Она хотела вывести его из этой грустной задумчивости, заставить улыбнуться. Но он только печально посмотрел на нее.

— Нет, — так же тихо ответил он. — Не все.

Они продолжили путь.

— Она почти убила моего брата Смайта. Хотела наказать и… Не намеренно, конечно, все же я так не думаю. Но все равно это перешло все границы. Она заперла его в подвале и спрятала от меня ключ. Эш в то время был в Индии и написал, что вроде бы скоро вернется домой. Когда мне все же удалось вытащить Смайта, мы пешком отправились в Бристоль, за тридцать миль, чтобы дожидаться его там.

Сэр Марк смотрел в сторону, но, когда Джессика положила руку ему на локоть, он сжал ее пальцы.

— Мы ждали три месяца. Деньги, что взяли из дома, жалкие шиллинги, кончились в первый же месяц. Следующие два мы провели на улице. Я не знаю, понимаете ли вы, что это такое — умирать с голоду. Не недоедать, даже не голодать, а медленно умирать. Тебя перестает заботить вообще все — кроме еды. Мораль, законы, добро и зло — не важно ничто. Мир вокруг словно исчезает. Остаешься только ты и постоянная борьба за пищу. За любую пищу.

Джессика никогда не опускалась так низко. Она даже не приближалась к этой черте и поэтому сейчас слушала его с ужасом.

— Во всяком случае, так чувствовал себя я. Что же касается моего брата… Смайт бы отдал последнюю корку хлеба голодной кошке. У него никогда не было инстинкта самосохранения — даже когда жизни угрожала серьезная опасность. Это было сильнее его. Однажды мы ночевали в каком-то переулке. Я проснулся посреди ночи и увидел в полутьме фигуру женщины. Она меня не заметила. В конце прохода была свалена куча мусора. Страшные вонючие объедки, в которых даже я не рискнул бы рыться, гниющие тряпки, кости… Женщина подошла к куче, положила на нее какой-то сверток и быстро удалилась, даже не оглянувшись.

У Джессики засосало в желудке. Она уже знала, что последует дальше. В жизни куртизанок, проституток и шлюх были вещи,

которые не менялись никогда.

— Я тоже подошел, — продолжил Марк. — Я хотел посмотреть, что там, — ну конечно же. В свертке оказался ребенок — крошечный, сморщенный, красный ребенок. Должно быть, ему было всего несколько часов от роду.

Он снова замолчал. Солнце закатилось, напоследок обведя холмы красной линией.

— Даже умирая с голоду, в полном отчаянии, без крыши над головой, я знал, как правильно поступить. У нас с братом не было ничего, мы были абсолютно бессильны, но все же мы имели больше, чем это несчастное дитя. Мы могли сделать хоть что-то. И насколько я знаю Смайта, он непременно сделал бы это. — Его рука сжалась в кулак. — Я понимал, как должен поступить. И еще я очень хорошо понимал, что, если сейчас подниму этого ребенка, мой брат ни за что не позволит ему умереть с голоду. Скорее умрем мы оба. И поэтому я ушел. И ничего ему не сказал.

Повисла еще одна пауза.

— Но вы же не можете винить себя за это. Сколько вам было лет?

— Достаточно, чтобы отличать плохой поступок от хорошего.

— Четырнадцать? Пятнадцать?

— Десять.

Джессика зажала рот рукой и больно прикусила палец. Десятилетний мальчик, умирающий с голоду на улице!

— В тот же день приехал Эш. Я настоял на том, чтобы мы вернулись в тот переулок, но ребенка там уже не было.

— Вам было десять лет. Вам нечем было его накормить. И в любом случае такому крошке нужно было грудное молоко, а не ваши последние корки хлеба.

Марк ничего не ответил.

— И скорее всего, ребенка там не было потому, что кто-то подобрал его и отнес в приют.

— Но я не подобрал. Каждый раз, когда на меня находит искушение — а с тех пор это случалось тысячи раз, — я вспоминаю этот никому не нужный, выброшенный, живой сверток. Я думаю о женщине, оставившей свое новорожденное дитя на куче мусора. Но еще больше я думаю о том, как одинока она была. И о мужчине, которого в том переулке не было. И я не собираюсь стать этим мужчиной.

Рука Джессики, сжимавшая его локоть, скользнула ниже. Она нашла его пальцы и стиснула их.

— Я понимаю, — сказала она. Он заработал свой титул много лет назад.

Он сжал ее ладонь в ответ. Его рука была живой и теплой.

— Вот это я и имею в виду, когда говорю, что я не святой.

— Вы гораздо лучше, сэр Марк.

Он поймал ее другую руку и повернул Джессику к себе. Их пальцы переплелись. Уже почти стемнело, и Джессика не могла разобрать выражения его лица.

— Нет.

— Да.

— Да нет же. После того, что я вам рассказал, вы уже обязаны звать меня Марк. Просто Марк.

— Вы никогда не будете для меня просто Марком. Ни за что на свете, — горячо возразила она. — Вы… вы…

— Вы считаете, что, если я немножко понимаю, что такое целомудрие, это сделает мир лучше? Я не открыл ничего нового, все это давно известно каждой женщине. Скажите, миссис Фарли, если бы мистер Фарли хранил вам верность, какой была бы сейчас ваша жизнь?