Искушение Тьюринга
Шрифт:
Для многих коллег Корелла геи были источником дополнительного дохода. Не вполне законного, но почти легитимизированного в тяжелые послевоенные годы. Леонард не осуждал товарищей, но сам не брал ни пенни – отчасти по моральным соображениям, отчасти по причине застенчивости, свойственной ему еще со школьных лет.
Геи с Оксфорд-роуд не принадлежали к элите научного мира. Под провонявшим уриной железнодорожным мостом пропадали люди, вершились самые темные дела.
Алан Тьюринг был завсегдатаем этого места, – при одной мысли об этом Корелла бросало в дрожь. Из опыта он знал, как нелегко вынести обвинительный приговор по делу о мужеложестве.
На допросах геи обычно говорят загадками и всячески путают следы. Здесь же, напротив, перед Кореллом лежало обстоятельнейшее признание на пяти страницах.
Сам Тьюринг не усматривал преступления в своей сексуальной ориентации. «Если здесь и есть проблемы морального или юридического характера, они имеют другой характер», – писал он. Последнее возмутило Корелла. Похоже, у этого человека не хватало порядочности даже на то, чтобы стыдиться.
С достойной лучшего применения откровенностью Тьюринг описывал, как в разношерстной толпе на Окс-форд-роуд положил глаз на молодого человека по имени Арнольд Мюррей.
– Куда вы направляетесь? – спросил его математик.
– Никуда, – ответил молодой человек.
– В таком случае нам по пути.
Они отправились в железнодорожный ресторан, наискосок через улицу. Оба нервничали, как и все, кто находил друг друга в этом квартале.
Здесь, как и в любом публичном доме, стирались классовые и иные социальные различия. Одни платили – другие продавались. В то время как Тьюринг работал в университете, имел дипломы, ученую степень и даже, возможно, орден за боевые заслуги, девятнадцатилетний Мюррей стоял на низшей из ступеней социальной лестницы. Он был сыном спившегося каменщика. В церковно-приходской школе, где Мюррей учился после войны, он числился среди лучших, но о продолжении образования не могло быть и речи.
Дитя улицы, Мюррей не хотел мириться со своим статусом и, похоже, не кривил душой, когда на допросе назвал гомосексуализм привилегией образованных классов. То, что он сделал это, следуя советам адвоката, или намеренно разыгрывал из себя невинность, не отменяло искренней веры в сказанное. «Разве не этим занимаются они там, в Кембридже и Оксфорде?» – стояло в протоколе.
Для такого человека, как Алан Тьюринг, не представляло большой проблемы одурачить парня. Тем более что тот втайне мечтал о науке, а Тьюринг уже в начале их знакомства объявил, что сконструировал электронный мозг.
Электронный мозг. Могло ли это хоть в какой-то мере быть правдой? Нет. Чем больше Корелл размышлял об этом, тем более беспардонной представлялась ему эта ложь. Но на парня из низов она могла произвести сильное впечатление.
Не исключено, что именно это имела в виду мисс Голдман. По ее словам, Алан Тьюринг приписывал машинам способность думать. Выражался ли он фигурально или в прямом смысле – в случае с Мюрреем эта фраза была намеренной, дерзкой ложью, преследовавшей вполне конкретные цели.
В следующие выходные Тьюринг пригласил Мюррея в свой дом в Уилмслоу. Свидание не состоялось – молодой человек так и не пришел.
В
Если не вдаваться в детали касательно пола «партнеров», это походило на обыкновенную любовную историю. Алан Тьюринг дарил Мюррею подарки и называл его разными ласковыми прозвищами типа «заблудшей овечки». В своем признании он характеризовал Мюррея как «человека с тонкой душой, живого и любознательного». В грязных, непристойных комплиментах, впрочем, недостатка тоже не было. 12 января математик пригласил своего приятеля на обед. Арнольд Мюррей был на седьмом небе.
«Неожиданно для себя я превратился из слуги в господина, – вспоминал он. – Мы общались как равные».
После обеда любовники пили вино на покрытом ковром полу гостиной, и Арнольд Мюррей рассказал профессору сон, который видел накануне и который, к удивлению Корелла, попал в протокол.
Помощник инспектора, конечно, слышал о том, что сны могут многое рассказать о прошлом человека и его тайнах. Он знал даже о Фрейде, но до сих пор не мог предположить, что коллеги станут тратить время на такого рода анализ.
С другой стороны, скрупулезность – главная добродетель следователя. Потому что любая на первый взгляд незначительная деталь впоследствии может оказаться решающей. А сон Арнольда Мюррея и на первый взгляд производил впечатление чего-то значимого.
В нем Мюррей лежал на какой-то гладкой поверхности, словно подвешенной в пустоте, вне пространства и времени, и слышал непонятный звук. Когда Тьюринг попросил его рассказать подробнее, молодой человек не смог вспомнить ничего, кроме того, что ему было страшно. Похоже, Тьюринга заинтересовал этот сон. Снам профессор вообще уделял много внимания и записывал их в толстые тетради, которых в доме на Эдлингтон-роуд обнаружилось целых три.
Вероятно, после рассказа Мюррея профессор снова возбудился и преступил закон еще раз. Корелл не хотел вникать в подробности, но их в протоколах и не было. Он вспомнил мягкую, почти женскую грудь Тьюринга и изящные пальцы, сжимавшие край пижамы.
Помощник инспектора тряхнул головой, словно само это воспоминание представляло для него опасность. На ум пришла фраза: «Мы общались как равные», и Корелл поморщился. Все просто. Арнольд Мюррей хотел, чтобы его заметили. Он нуждался в признании себя как личности, и за это был готов влезть в какую угодно грязь. Но что-то здесь не состыковывалось, ситуация явно не вмещалась в рамки столь естественной схемы.
Арнольд Мюррей отказался брать у профессора деньги. Ведь он был гость и пришел к Тьюрингу на обед как к равному. Профессор одобрил эту идею, теперь у них был полноценный роман. Но проблема, приведшая парня на панель, тем самым не устранилась. А именно, что Мюррей был нищ. Что же ему теперь оставалось? Вместо того чтобы взять у Тьюринга плату за свои услуги, он просто-напросто вытащил из профессорского кошелька несколько купюр.
Этим все должно было закончиться. Уличив любовника в краже, Тьюринг написал ему письмо, в котором разрывал их отношения. Но спустя несколько дней Арнольд Мюррей снова появился в его доме. Он сумел убедить профессора в своей невиновности – бог знает как – и был прощен.