Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха
Шрифт:
…Однажды позвонил Трилиссер.
— Николай Константинович, я знаю, что сегодняшний вечер у вас свободен. Пришлю машину. Мне надо с вами проконсультироваться по одному интересующему меня вопросу. И вас ждет, убежден, интересная встреча.
Рерих знал: от таких предложений отказываться нельзя.
В кабинете Михаила Абрамовича Трилиссера оказались еще двое: Бокий и… мистический ученый Александр Васильевич Барченко.
Заместителя Дзержинского интересовал единственный вопрос: как Рерих относится к убежденности их профессора в том, что страна
Взглянув на Бокия, Николай Константинович понял: «Темнить нельзя». И он произнес короткую, но страстную речь, смысл которой сводился к одному: Шамбала и ее «великие учителя» — реальность.
Когда для Михаила Абрамовича вопрос прояснился, Рериха и Барченко оставили одних — это была их последняя встреча на этой земле. Они проговорили до глубокой ночи.
И в середине их беседы (времени они не замечали) Александр Васильевич поведал Рериху о своей встрече со старцем Кругловым, приехавшим в Москву из Костромы с деревянными столбиками-стелами, на которых были начертаны тибетские письмена, о голбешниках, совершавших паломничества в Тибет из Алтая, о том, что там они нашли тайную тропу, ведущую через гималайские горы в Тибет и в Шамбалу. И тропа эта начинается у подножия горы Белуха.
Рерих был ошеломлен. На следующий день сказал Бокию:
— Глеб Иванович, мы бы просили вас несколько изменить первоначальный маршрут экспедиции.
— То есть?
— Из Москвы не сразу в Монголию, а сначала на Алтай.
— Зачем?
— Нам необходимо провести там кое-какие изыскания, — начальник спецотдела молчал, а Рерих добавил жёстко: — Такова наша настоятельная просьба. Или, если угодно, условие…
— Условие чего? — перебил Бокий
— Условие, при исполнении которого мы продолжим сотрудничество с вами.
Условие Рерихов было удовлетворено: продолжение экспедиции начнется с посещения Алтая…
Итак, все, вроде бы, складывалось для миссии Рериха в Азии благополучно. Позади остались сборы и хлопоты. Выезд из Москвы назначен на двадцать второе июля 1926 года.
О возможной встрече с Дзержинским в предотъездной суете забыли.
Девятнадцатого июля вечером раздался телефонный звонок. Трубку взял Юрий Николаевич.
— Позовите, пожалуйста, отца, — после приветствий сказал Бокий. Голос его был радостно-взволнованным.
— Что-то очень важное…— успела сказать побледневшая Елена Ивановна.
— Я вас слушаю, Глеб Иванович, — Рериху передалось волнение жены.
— Николай Константинович! Я вас поздравляю: завтра вечером, в девятнадцать часов вас примет Феликс Эдмундович. У него днем выступление на пленуме Центрального комитета партии, сразу после него он приедет к себе. Вам надо быть на Лубянке к семи вечера. Пропуска выписаны на всю семью. И то добрый знак. Думаю… Даже уверен: он благословит экспедицию.
— Я на эту встречу не поеду, — сказала Елена Ивановна. — Не
На встречу с Дзержинским отправились отец и сын; Юрий Николаевич тоже не очень-то жаждал этой встречи, но решили: вдвоем надежнее… «Надежнее», — сказала Елена Ивановна, не объяснив почему.
Приехали без четверти семь; Рерихов встретил молодой вежливый человек в штатском («Наверное, адъютант Дзержинского», — подумал Николай Константинович), проводил в приемную, в которой, кроме еще одного молодого человека, сидевшего за столом, заставленным телефонами, никого не было.
— Располагайтесь, пожалуйста, на диване. Или вот — кресла. Феликс Эдмундович еще не приехал.
Они ждали. Прошло полчаса. Еще пятнадцать минут… Часы показывали половину восьмого.
Внезапно захлопали двери, взорвалось звонками сразу несколько телефонов, в приемную вошли четверо или пятеро мужчин; не замечая Рерихов, проследовали в кабинет Дзержинского за тяжелой дубовой дверью.
Телефонные аппараты надрывались звонками.
Перед Николаем Константиновичем и Юрием Николаевичем возник адъютант.
— Извините… Встреча не состоится. Не может состояться.
— Но что случилось?
— Простите. Прошу следовать за мной. Я провожу вас до машины.
На следующий день, рано утром, в газете «Правда», которую Рерихам принес дежурный по этажу (они давно знали: один из тех, кто приставлен к ним), они увидели большой портрет Дзержинского в черной траурной рамке. Под ним краткое правительственное сообщение: вчера, 20 июля 1926 года Феликс Эдмундович после выступления на пленуме ЦК партии скончался от сердечного приступа.
…Они уезжали поездом из Москвы в Новосибирск — там предстояла пересадка до Барнаула — двадцать второго июля.
В Москве шел проливной дождь. Он встречал их на родине, и вот — провожает.
Есть два странных совпадения в жизни семьи Рерихов: они навсегда покидали Россию, отправляясь в Финляндию поездом в Сердоболь в ночь с шестнадцатого на семнадцатое декабря 1916 года, когда был убит Григорий Распутин. И вот теперь поезд «Москва — Новосибирск» отходит от перрона Казанского вокзала, в купе мягкого вагона — все семейство Рерихов, по стеклам окна текут дождевые потоки, а в это время из Колонного зала под траурные звуки похоронного марша Шопена выносят гроб с телом «железного Феликса»…
Чтобы понять произошедшее в дальнейшем, необходимо завершить московское житье Рерихов событием, о котором не знали ни сами отважные путешественники, ни их опекуны в лубянских кабинетах: в Москве, в начале июля 1926 года, Рерих был опознан тайными сотрудниками Интеллидженс Сервис; об эмигранте-«американце» была собрана вся возможная информация; временный поверенный в делах британской миссии в столице Советского Союза переправил все собранные сведения о художнике в Форин-офис — в частности, шифровку о том, что Рерих намеревается продолжить свою Трансгималайскую экспедицию, сначала отправившись в Монголию, а потом в Тибет.