Искушение

Герасимов Сергей Владимирович

Он пошел дальше. Ему не хотелось продолжать эту партию, но все зашло слишком далеко. Впереди, метрах в пятидесяти, была телефонная будка. Вот оттуда можно позвонить. Рядом никого нет – очень удобно. И самое время.

Он снова попробовал голос, прежде чем набирать номер. Выходило прекрасно. Ну почему мне все так удается? – подумал он, – и осталась бы со мною удача, если бы я делал что-либо благородное? Наверняка нет. Творить зло гораздо легче. Тогда почему до сих пор не вымерли все добрые люди? Почему они рождаются вновь и

вновь, если обречены на поражение? Должен же быть в этом смысл? Одно это полностью отрицает бородатого Дарвина с его борьбой за выживание.

– Ну как, – спросил он, – ну как, ты уже решился?

– Где девушка? – спросил Яков.

– Бедняжка уже в лучшем мире. Не волнуйся, папаша, она умерла быстро. А вот с тобой быстро не получится. Или ты уже принял решение?

– Нет.

– Твое дело. Тогда жди нас сегодня. Мы будем у дома, если ты попытаешься выйти. И не вздумай звонить жене.

– Моя жена покинула город еще вчера, – сказал Яков, – и вы не сможете найти ее, и со мной вам нелегко будет справиться.

– Да-да, – сказал Юлиан Мюри, – примерно так же нелегко, как с собакой. Мы ведь ее только подстрелили, жаль было убивать совсем, – он засмеялся.

– У меня есть оружие и я не сдамся, – сказал Яков. – На выстрелы приедет полиция. Вы же не хотите шума?

– Поэтому ты все сделаешь сам. Или ты надеешься, что сможешь долго прожить?

Яков помолчал и положил трубку.

Да, сказал Юлиан Мюри сам себе, до чего я дошел – уже сам себе противен. Есть в слове <<справедливость>> что-то, что мешает поступать несправедливо – просто магия, самогипноз.

Он вышел из телефонной будки и пошел вдоль склона в обратном направлении. Внизу гнедая такса радостно облаивала трамвай. Трамвай могучей стальной гусеницей полз по склону. Такса, прогнав трамвай, вернулась к хозяйке.

Близился финал.

9

Едва войдя в дом, он увидел беспорядок в холле.

– Я уезжаю, – сказал Яков, – может быть, не вернусь. Советую вам уехать тоже.

– Не вижу причины, – сказал Юлиан Мюри.

– Только не спрашивайте, не нужно.

– Нет, нужно, – сказал Юлиан Мюри, – что, если вы исчезнете, а полицая станет выяснять, куда это вы делись? Что тогда?

– Да, – сказал Яков, – могут заподозрить вас. Я не хочу этого, вы всегда мне нравились, несмотря ни на что. Я могу вас подвести, я могу погибнуть.

– Так что же? – спросил Юлиан Мюри.

– Знаете, – сказал Яков, – у меня когда-то был друг. Потом он перестал быть другом, но это неважно. Перед тем как умереть, он оставил записку, где просил никого не винить. Мне кажется, я должен сделать то же самое. На всякий случай.

– А сегодняшний вечер так опасен?

– Очень опасен, – ответил Яков, – Вам тоже нужно уехать. Для вас это может оказаться так же опасно, как и для меня.

– Но мне некуда уезжать, – сказал Юлиан

Мюри, – некуда и незачем. И у меня нет денег. Если вы не вернетесь, то дом остается Эльзе?

– Завещание составлено на ее имя. Но дом уже не мой – слишком много долгов. Эльза ничего не получит. У меня в сейфе хранятся деньги. Я не могу ваять их с собой. Возьмите вы.

– Вы мне доверяете? – спросил Юлиан Мюри.

– Мне некому больше доверять. Я позволяю вам оставить половину денег себе, – или… Или, если вы любите Эльзу, то желаю счастья. Я хочу, чтобы она была счастлива.

– Я не люблю вашу жену, – сказал Юлиан Мюри, – а деньги могу забрать полностью. Вы об этом подумали?

– Я считаю, что вы не способны на подобную подлость.

– Я способен на любую подлость, – сказал Юлиан Мюри, – и я не обещаю, что передам половину суммы Эльзе. Может быть, и передам. Мне большие деньги ни к чему.

– Ни к чему?

– Ни к чему. Этому меня научил один мальчик, которого застрелили на следующий же день. Деньги ни к чему, вещи тоже ни к чему. Живи как живется и пока живется. А потом умирай. Видите, я очень испорченный человек.

– Я всегда это знал, – сказал Яков.

– И в доказательство своей испорченности, – продолжал Юлиан Мюри, – я напоминаю, что вы должны написать записку, где просите никого не винить в вашей смерти. У меня с собой блокнот и авторучка.

Он вырвал листок.

Яков сел за стол и попытался взять ручку. Его пальца почти не гнулись. Он слегка улыбнулся: – Я не могу. Рука.

– Но подписать вы сможете? – спросил Юлиан Мюри.

– Да.

– Тогда подпишите чистую страницу. Сейчас некогда, но позже я впишу несколько строк.

– Но?..

– У вас есть выбор?

– Хорошо, я согласен.

Яков подписал. Его пальцы двигались с трудом.

– А теперь еще, – сказал Юлиан Мюри, – мы запишем это на камеру, чтобы никто не сомневался.

Яков попробовал запротестовать.

– Не теряйте времени на споры, – сказал Юлиан Мюри, – подводить итог своей жизни нужно полностью. А если вы останетесь жить, эта пленка просто исчезнет.

Он включил камеру и поставил на стол. Сейчас он сам начинал нервничать, не понимая причины. Ведь все проходило замечательно. Неловким движением он толкнул стол, и камера упала на бок. Изображение получится лежащим на боку; не страшно.

Яков сел в кресло, Юлиан Мюри стал рядом.

– Я хочу, – сказал Яков, – чтобы в моей смерти, если она последует, не обвиняли никого из моих знакомых – жену, родственников, знакомых (он повторился) и этого человека тоже. Он всегда был моим другом…

Юлиан Мюри отошел и выключил камеру.

– Сейчас я уеду, – сказал Яков, – я поеду в сторону леса. Вы можете взять вторую машину, она ваша. Поезжайте в противоположную сторону и не возвращайтесь, лучше не возвращайтесь.

– А как же деньги? – спросил Юлиан Мюри.