Искуситель (часть 2)
Шрифт:
– Праведный боже!
– вскричал граф Ланцелоти. Это он! Двери с шумом распахнулись, и несколько слуг вбежало торопливо в комнату. Привидение исчезло.
– Екселенце!
– проговорил один из людей.
– Дом окружен солдатами! Все вскочили с своих мест.
– Нам изменили, - вскричал хозяин.
– Кажется, ищут графа Калиостро, - продолжал слуга.
– Сам синьор баржелло ведет сюда своих сбиров.
– Спасайтесь, Калиостро!
– сказала торопливо графи ня.
– Вы можете задними дверьми выйти в сад.
– Там стоят двое часовых, - шепнул слуга. Калиостро не трогался с места.
–
– закричал граф Ланцелоти.
– Вы и нас погубите вместе с собою.
– Нет!
– сказал Калиостро.
– Все ваши усилия спасти меня будут напрасны, мой час наступил! В коридоре раздались шаги поспешно идущих людей. Калиостро подошел ко мне.
– Я обещал сделать вас моим наследником и должен сдержать мое слово, - сказал он вполголоса, подавая мне запечатанный пакет.
– Тут не более десяти слов, но этого довольно, чтоб сблизить вас с тем, от которого вы узнаете все. Я взял пакет и спрятал его поспешно в мой карман.
– Еще одно слово, - продолжал Калиостро.
– Я был обязан клятвою передать кому-нибудь мою тайну, но ничто не обязывает вас воспользоваться этим пагубным наслед ством. Не забывайте этого! Тут полицейский начальник с толпою сбиров вошел в комнату.
– Кто здесь Калиостро?
– спросил он повелительным cnknqnl.
– Я!
– отвечал граф Калиостро.
– Именем правительства, - продолжал полицейский на чальник, - я беру вас под стражу.
– Позвольте спросить...
– сказал граф Ланцелоти.
– И вы также, граф, - прервал полицейский, - должны явиться со мною в Дель-Говерно (Дель-Говерно - римский уголовный суд.). Ваша связь с этим негодяем - все, что я вижу в этой комнате... Но вы могли быть обмануты, и я надеюсь... Гости ваши свободны, я запишу их имена. Этого самозванца!
– продолжал чиновник, указывая на Калиостро.
– В замок святого Ангела, а вы, граф, из вольте ехать со мною. На другой день меня попросили выехать из Рима. Спустя шесть лет после этого приключения я узнал, что Калиостро умер в замке святого Ангела, а жена его пропала без вести. Говорят, что она также кончила жизнь в заключении. Бедная Лоренца, как она была прекрасна!
III
НЕЗНАКОМЫЙ
Нейгоф замолчал.
– Ну что, - спросил князь Двинский, - только-то?
– А чего ж тебе еще больше?
– отвечал равнодушно магистр, принимаясь снова за свою трубку.
– Как что?
– вскричал Возницын.
– Да разве ты не слышал?.. Нет, любезный! Если он не лжет...
– Я никогда не лгу, - прервал магистр.
– Так этот колдун, - продолжал Возницын, - заткнул бы за пояс и моего касимовского знахаря... Экий дока, по думаешь! Тот еще мертвецов-то с того света не выкликал, а этот чертов сын, Калиостро...
– Мастер был показывать китайские тени!
– подхва тил князь.
– А что такое было в запечатанном пакете, который он тебе отдал?
– спросил Закамский.
– Несколько слов о том...
– Как делать золото?
– сказал князь.
– Нет, - продолжал магистр, - тайна, которую поверил мне Калиостро, была гораздо важнее, он открыл мне способ, посредством которого я могу призывать духов...
– И ты, верно, испытал его?
– Нет.
– Почему же ты не хотел этого сделать?
– спросил я с удивлением.
– Потому что я не забыл последних слов
– Ах, душенька Нейгоф!
– вскричал князь.
– Сделай милость, покажи мне черта!
– Что ты, что ты, князь! Перекрестись!
– сказал Возницын.
– Иль ты не боишься...
– Кого? Черта? Ни крошечки.
– Шути, брат, шути! А как попадешься в лапы к сатане и сделаешься его батраком...
– Чего князю бояться сатаны, - пробормотал магистр.
– Тот, кто ничему не верит, и без этого принадлежит ему.
– А если так, - продолжал князь, - так почему же ты me хочешь меня потешить? Нейгоф закурил трубку и, не отвечая ни слова, пошел бродить по роще.
– Какой чудак!
– сказал Закамский.
– Что за чудак!
– вскричал князь.
– Он просто сума сшедший. Я не слышал, что отвечал на это Закамский, потому что пошел вслед за магистром.
– Послушай, Антон Антоныч, - сказал я, когда мы, отойдя шагов пятьдесят от наших товарищей, потеряли их вовсе из виду, - ты несколько раз уверял меня в своей дружбе, докажи мне ее на самом деле. Нейгоф взглянул на меня исподлобья и покачал головой.
– Ты догадался, о чем я хочу просить тебя?
– про должал я.
– Может быть. Говори, говори!
– Сделай милость, открой мне свой секрет.
– Какой?
– Ну, тот, которым ты не хотел воспользоваться. Магистр нахмурил брови и, помолчав несколько времени, сказал:
– На что тебе это?
– На то, чтоб узнать наконец, кто из вас прав: ты или Двинский!
– И ты точно решился испытать это на самом деле?
– А почему нет? На твоем месте я давно бы уже это сделал. - Право? Уверяю тебя. Нейгоф задумался.
– Послушай, Александр, - сказал он, - я не хочу тебя обманывать, я могу тебе передать это незавидное наслед ство и, признаюсь, давно ищу человека, который мог бы снять с меня это тяжкое бремя, но знаешь ли, что тебя ожидает, если ты, подобно мне, не решишься им воспользо ваться?
– А что такое?
– спросил я с любопытством.
– Я еще молод, - продолжал магистр, - а посмотри на эти седые волосы, на это увядшее лицо, не года, не болезни, а страдания душевные провели на лбу моем эти глубокие морщины. Видал ли ты когда-нибудь, чтоб я улыбался? Ты, верно, думал, что этот вечно пасмурный и мрачный вид есть только наружное выражение моего природного характера?.. Природного! Нет, Александр! Я некогда был, так же как и ты, воплощенной веселостью, было время, когда меня все радовало, все забавляло, было время, когда мой сон был покоен, но с тех пор, как эта пагубная тайна сделалась моей собственностью, я стал совсем другим человеком, ужасные сны, какое-то беспрерывное беспокойство, а пуще всего, - промолвил Нейгоф вполголоса и оглядываясь с робостью кругом, этот неотвязный, сиповатый голос, который и теперь... да и теперь!.. Чу!.. Слышишь, как он раздается над моим ухом!.. О, как этот адский шепот отвратителен! Каждый день и каждую ночь... и всегда одно и то же: "Зачем ты похитил наследство, которым не хочешь пользоваться? Я не отстану от тебя до тех пор, пока ты не передашь его другому. Передай его... передай!" Магистр остановился, мрачное, но почти всегда спокой ное лицо его совершенно изменилось, отчаяние, страх и неизъяснимое отвращение попеременно изображались во всех чертах его лица.