Искуситель (часть 3)
Шрифт:
– Едем, мой друг! Едем! Пора!
– Егор!
– закричал я.
– Шляпу и шинель! Мы едем.
– Извозчики перепрягают коренных лошадей, сударь! сказал Егор, высунув к нам свою голову.
– Пошел, торопи!
– Скорей, скорей!
– повторял барон, бегая по комнате.
– Что ты вдруг так заторопился?
– спросил я с удивле нием.
– Посмотри, еще нет одиннадцати часов.
– Все равно!
– вскричал барон, таща меня за руку. Пойдем пешком, коляска нас догонит.
– Погоди, дай хоть шинель надеть. Да что с тобой сде лалось? В самом деле, с бароном
– Чу!.. Слышишь?.. Он идет.
– Да кто? О ком ты говоришь?
– спросил я с нетерпе нием.
– Дома, сударь!
– раздался в передней голос моего слуги. Барон бросился к дверям, хотел их притворить, но вдруг отскочил и прижался к стене в самом темном углу комнаты.
– Пожалуйте сюда!
– сказал Егор. Двери растворились и к нам вошел Яков Сергеевич Луцкий.
VI
РАЗВЯЗКА
– Не грех ли тебе, Александр Михайлович?
– сказал Луцкий, протягивая ко мне руку.
– Совсем было уехал, не простясь со мною! У тебя уж и лошади готовы?
– Да, Яков Сергеевич, я сейчас еду.
– В деревню, к своей невесте, об этом и спрашивать нечего. Кажется, сегодня минет ровно три года... Но мне сказали, что ты не один, - продолжал Луцкий, осматриваясь кругом.
– Позвольте мне рекомендовать вам, - сказал я, указы вая на барона, - это приятель мой, барон Брокен.
– Твой приятель!
– повторил Луцкий, устремив испы тующий взгляд на барона, который как прикованный стоял неподвижно в своем темном углу.
– Извините, Яков Сергеевич, - продолжал я, - нам некогда: мы едем.
– Ты поедешь, Александр Михайлович, - сказал твердым голосом Луцкий, - но только не с ним. Я посмотрел с удивлением на Якова Сергеевича, в первый раз я видел на этом кротком и спокойном лице выражение душевной неприязни, блестящий, но неподвижный взор его был устремлен на барона, который дрожал как преступник, подавленный строгим взглядом своего судьи.
– И вот тот, кто был с тобою неразлучно! проговорил Луцкий, не спуская глаз с барона.
– И с этим клеймом на челе, с этим ядом на устах он явился перед тобою, и ты назвал его своим приятелем!.. Ах, Александр Михайлович! Ты не отгадал его под этой полупрозрачной маскою!.. Так взгляни же на него теперь!.. Я окаменел от ужаса. Боже мой! Что сделалось с баро ном?.. Страшно было смотреть на помертвевшее лицо его. Все, что порок имеет в себе отвратительного, все гнусные страсти, убивающие душу: гордость, злоба, ненависть, раз врат, - все отражалось как в зеркале на этом безобразном, едва человеческом лице.
– В его присутствии и воздух заразителен, - продолжал Луцкий, взяв меня за руку.
– Ты стоишь на краю пропасти, мой друг, но без собственной твоей воли я не могу спасти тебя, и горе тебе, если этот искуситель до того завладел тобою, что ты не желаешь с ним расстаться! Смотри, Алек сандр Михайлович! Вот он, во всей отвратительной наготе своей, говори теперь: желаешь ли ты по-прежнему остаться его другом?
– О, нет, нет!
– вскричал я с неописанным ужасом. Лицо Луцкого просветлело радостью.
– Ты
– сказал он, обращаясь к барону.
– Кто видит твое безобразие и гнушается им, тот не может тебе принадлежать. Барон молчал. Заметно было, что он напрягал всю свою волю, чтоб победить это неизъяснимое чувство боязни, кото рое овладело им при появлении Лупкого, несколько раз на посиневших губах его появлялась как будто бы насмешливая улыбка, и вдруг бледное лицо его вспыхнуло, глаза налились кровью и засверкали как у тигра, он устремил их на Луцкого, но лишь только этот бешеный взор встретился с кротким и спокойным взором старика, барон заскрежетал зубами, закрыл рукою глаза и с воплем отчаяния бросился вон из комнаты. Во всем доме двери распахнулись сами собою, на дворе шарахнулись лошади, завыла цепная собака, и мимо окон дома что-то похожее на вихрь с визгом промчалось по улице. Прошло несколько минут, прежде чем я опомнился от удивления.
– Что ж это все значит?
– спросил я у Якова Серге евича.
– Если ты не понимаешь, Александр Михайлович, ответил Луцкий, - так мне и толковать нечего.
– Но кто дал вам такую неограниченную власть над этим человеком? И отчего барон, который вовсе не трус, до такой степени вас боится? Верно, вы знаете о нем что-нибудь ужасное?
– Да, мой друг! Я знаю, кто он, но оставим его. Я на деюсь, что при помощи божьей ты никогда уже с ним не встретишься. Теперь сядем, Александр Михайлович, мне нужно поговорить с тобой - да не беспокойся, - продолжал Луцкий, - время еще не ушло: тебя никто не дожидается, и ты едешь не за границу.
– За границу!
– повторил я с удивлением.
– Да кто вам сказал...
– Я знаю все, - прервал Луцкий.
– Все? Но каким образом...
– Я расскажу тебе. Сегодня Днепровский приехал ко мне часу в двенадцатом утра, я испугался, когда взглянул на этого несчастного мужа, убитого горестию. Не говоря ни слова, он подал мне твои письма. Ах, Александр Михайлович! Я не хотел верить, что они писаны тобою, но, к сожалению, должен был наконец убедиться в этой горькой истине. "Боже мой, - думал я, - к чему же служат нам доброе сердце, хорошие правила и то, что в свете называют честию? Да разве тот не злодей, кто решится уморить с горя свою невесту, обесчестить приятеля, заплатить ему величайшим злом и погубить навсегда легкомысленную женщину, которую он даже не любит?.." Да, Александр Михайлович! Любовь тут дело вовсе постороннее, одно мелкое самолюбие, минутная прихоть... И вот как от ничтожной искры бывают часто гибельные пожары. Правда, раздуть эту искру и подложить огоньку было кому: я видел твоего наставника.
– Думайте что угодно обо мне, Яков Сергеевич, - пре рвал я, - но клянусь вам честью, Днепровская невинна!
– То есть ваша связь могла бы быть еще преступнее? О, в этом я уверен! И если б я одним часом приехал позже к Надежде Васильевне...
– А вы у нее были?
– Да, я приезжал к ней от мужа, и в каком положении нашел я эту бедную женщину! Она решилась бежать с тобою за границу, но я убежден теперь в душе моей, что Днепровская не пережила бы своего стыда... да, Александр Михайлович, ты был бы убийцею этой женщины!