Искусник
Шрифт:
– Так это и есть секретный объект. Вроде Кэмп-Дэвида. Антошка… – я ощутил, как девичий голос подстраивается под улыбку – нотки стали мягче и протяжней. – А ты генсеку ничего не рассказывал? Ну, о том, что будет? Семьдесят третий… О! Вспомнила! Это же в сентябре случится – Пиночет устроит переворот в Чили! И загуляет по русскому языку новое словечко – хунта… Рассказывал?
– Балбесина, – сказал я ласково. – А о чем меня сразу же спросят, сказать?
– «Откуда вам это известно?» – вздохнула Лида.
– Вот именно, – вздохнул и я. – Ты не думай, что мне все равно… Хм. Нет,
– Да-а… – вздохнула девушка. – Он такой…
– Хотя… – мои пальцы огладили маленькое Лидино ушко, и я не удержался, похвастался: – Знаешь, а ведь я уже серьезно вмешался в историю. Да-а! Местные не замечают изменений в реальности, да и не могут, им же сравнивать не с чем. Только это секрет, поняла? Молчок!
– Чок-чок, зубы на крючок…
– Я насоветовал Брежневу подлечиться, и он внял! Ему тут один знаток восточной медицины настой приготовил. Леонид Ильич пропил и… Жив-здоров!
– Ты молодец, Антошка, – серьезно сказала Лида, и хихикнула: – Как только узнают про портрет, тебе сразу корочки вручат, от Союза художников!
– Не-е… Я так не хочу. Получится почти что по знакомству.
– Глу-упый… – ласково затянула Лида. – Ты ведь на самом деле талантлив, а не по протекции!
– Ну-у… да, – с удовольствием согласился я.
– Ну, вот! И не ты же Брежнева искал, а он тебя нашел. Случайно!
– Случайно ли? – изобразил я глубокомысленность. – Это всё дед твой – он меня к тому дубу услал.
Поздно сообразив, что сболтнул лишнего, смолк, но Лида уже вздохнула.
– Знаешь, а ведь я взаправду к нему привязалась, – задумчиво проговорила она. – Мой родной дед помер, когда я маленькая была, я его и не помню совсем, а Юрий Михайлович так радуется мне…
Лидин вздох передался мне от тела к телу.
– Я, тогда еще, в Лондоне, плакала в первые дни. Паршиво было. Такое ощущение, что я… лишила жизни настоящую Лиду. Ведь ее не стало! Личность этой моей реципиентки, какой бы она ни слыла, память, мечты, желания, суждения – всё исчезло!
Я обнял девушку, она потерлась носом о мое плечо и задышала мне в шею. Горячий шепот опалил ухо:
– А сейчас я ни о чем таком не думаю! Я с тобой, и мне хорошо. И всё-всё-всё в мире хорошо, как и должно быть! И
Москва, 1 мая 1973 года. Утро
На Красной площади держат строй спортсмены и физкультурники. По кремлевской стене висят круглые щиты с гербами союзных республик, со всех сторон рушатся марши, вступая в единоборство и поднимая настрой. Нарядные толпы стекают по улице Горького, кружа людскими водоворотами, сливаясь в колонны на площади 50-летия Октября – человечья река уносит шарики и транспаранты, знамена, портреты, цветы – мимо гостиницы «Москва» в теснину Кремлевского проезда.
«Да-а… Это тебе не какой-нибудь, там, День Весны и Труда!»
Музыкальную мешанину покрывают веселые крики и смех. Сынки и дочки на папиных плечах неистово машут красными флажками. Державный цвет доминирует – флаги и стяги трепещут повсюду, растяжки вздуваются алыми парусами, калятся огоньки пионерских галстуков. У людей праздник.
Шагая против течения, я поднялся мимо огромной арки и уперся в очередь. Кафе «Космос» переполнено, а в дверях, как часовой на блок-посту, нерушимо стоит Иван Михалыч, здешний швейцар, гардеробщик и официант.
«Задействуем коррупционную схему!» – улыбнулся я в мыслях.
Иван Михалыч незаметно, но величественно принял мой «пропуск» – мятый рубль, и я проник в холл. Слева пустая гардеробная, за стеклянной перегородкой – небольшой зал первого этажа, а мне на второй. Там престижнее. Там стены отделаны стеклянными шариками – под звездное небо. Посетители их вечно выковыривают – на память.
Все места были заняты, народ дружно лакомился мороженым, стуча ложечками в креманках, но Варан не зря числился в «крученых». Своего приятеля с изнанки Москвы я обнаружил за столиком в углу, хотя признал не сразу – в светлом костюмчике, да при галстуке Варан выглядел слегка хиппующим интуристом.
Расслабленно кивнув мне, он подбородком указал на стул, и вскинул руку, подзывая бойкую официантку.
– Тебе чего – «Космос» или «Марс»? – обернулся он ко мне.
– А разница?
– «Космос» – с орешками.
– Не люблю орешков.
– Танечка, «Марс» и… «Шампань-коблер» будешь?
– Наливай!
Хихикавшая официантка обернулась быстро, поставив передо мною вазочку с шариками пломбира, политыми шоколадом, и высоким стаканом, в котором играл коктейль. Сделав глоток, я поднял брови. Недурно.
Для будущего секрет «Шампань-коблера» утрачен – лет через десять ликер «Южный» снимут с производства, а без него не тот букет.
– Махнемся?
– Махнемся! – улыбнулся Варан.
Я положил на стол сложенную сотенную, и визави тотчас же ее оприходовал. А мне придвинул коробку конфет, весьма увесистую для кондитерки.
– Три обоймы, – негромко прокомментировал «крученый». – Четвертной с тебя.
Я безропотно расстался с лиловой купюрой, снова, в который раз чувствуя неверный расклад. Мне не удавалось войти в резонанс с москвичами, что радовались Международному дню солидарности трудящихся, хотя общее оживление, вся эта цветастая круговерть и бесшабашная суматоха будоражили поневоле.