Искусство проклинать
Шрифт:
— Зачем тебе это, Тина? Женщина не должна учиться убивать, это дело мужчин. Да ты только скажи, и я сам голыми руками задушу любого, кто на тебя хотя бы один косой взгляд бросит.
— Не надо никого убивать, Маго. Никто не бросает на меня косых взглядов. Я просто сама хочу быть уверенной, что смогу за себя постоять. На всякий случай, лучше быть готовой. Вот Васо обстреляли, он был за рулём, а охрана отстала почти на километр. Могла бы и я отстреливаться.
Он поднимает тонкие, волосок к волоску, выписанные брови, и задумчиво смотрит мне в глаза:
Нет, только не это. Не это, нет… Нет… Нет. Я дала себе слово не говорить об этом ни с кем. Не сейчас. У меня мало времени, очень мало… Только не сейчас. Всё потом! Слёзы, тоска, бесконечная пустота — это всё потом…
— Маго, пожалуйста… Не сейчас! Так ты найдёшь мне учителя? Или для твоих ребят это будет зазорно?
— Зазорно! О чём ты говоришь, Тина! Я тебе лучшего стрелка дам, чемпиона. И для него это будет честь! Зазорно… Да мои мальчики тебя на руках будут носить каждый день, куда скажешь!
Может, и придётся, — на руках. Красотка к старости слаба ногами стала… Нет, вроде, ноги уже держат, колени только немного дрожат. Но мне некогда. У меня есть всего неделя. За неделю я соберусь. Уколы теперь будет делать Зойка, да и утренний массаж тоже. Док её хорошо обучил… Ничего, я соберусь.
Сначала у меня ничего не выходило. Я не справлялась с отдачей, плохо чувствовала курок и задирала мушку. К концу второго часа я первый раз «достала» мишень в самом углу, потом ещё раз. На второй день я уже всё время попадала в мишень, но в круг — только два раза. Учителя помалкивали и переглядывались. Мне на это было плевать. Я всё могу, если захочу. Тем более, руки у меня послушные, я художник. В детдоме меня дразнили: «Тинка-скотинка, на сто рук машинка».
И, стоило вообразить себя сторукой машиной, я стала попадать в круг через раз, а потом три раза из четырёх, только в россыпь. Лучший стрелок Маго, Аскер, уже немолодой, но очень молодцеватый на вид, сказал: Хорошо, женщина. Очень хорошо. Глаз у тебя острый, а рука верная. Через неделю в яблочко попадёшь.
В яблочко я попала на следующий день. Два раза из десяти. Остальные — кучно, только две немного дальше других. Аскер был в полном шоке, о чём, кажется, и сказал Маго, подошедшему с группой сопровождающих.
— Аскер, говори по-русски, а то я не понимаю, какими словами ты меня хвалишь.
— Я хвалю Тина, очень хвалю! Только спрашиваю: зачем такой красавице стрелять? Ты одним взглядом наповал можешь убить.
Я отшутилась насчёт слепых, которых моя красота не волнует, а это преступление, караемое смертью, и все засмеялись.
— Завтра подарю тебе пистолет, Тина, — сказал Маго. — И разрешение на его ношение тоже предоставлю.
Он не смеялся, окинув меня внимательным взглядом, от которого мне стало не по себе. Я молча кивнула, и дала себе слово сегодня же посмотреться в зеркало.
Меня высадили на «пятачке»,
Баба Саня сидела на кухне над остывающим чаем, с библией в руках. Я поцеловала её в седой пробор, и поставила чайник снова, достала из холодильника сыр, потянулась к хлебнице, потом взглянула в зеркало на стене.
С первого взгляда мои волосы, с остатками серой платины на концах, на фоне бледно-голубой стены, полыхнули соломенным пожаром. Я подошла ближе. Призрачно-светящееся лицо с отчаянными кошачьими глазами, заострившиеся скулы. Нещипаные два месяца тёмные брови со своевольно-непреклонным изломом, как острые крылья дуры-чайки, рот, как свежая рана…
Будь я нормальным мужчиной, я бы от этой особы в зеркале бежала бы, как чёрт от ладана, куда глаза глядят, и со скоростью ветра. А в этом «куда глаза глядят» постаралась бы закрыться на все запоры в доме, чтобы воспоминания о ней не мешали мечтать про нежных и спокойных, мудрых в своей обыкновенности девушках, которых не глупо и не опасно называть красавицами.
От созерцания останков несостоявшейся леди меня оторвала Баба Саня, сказав тихим надтреснутым голосом: Пора мне, Тиночка… Уже пора.
— Куда тебе пора? О чём это ты, Баба Саня?
— Домой, к себе. Загостилась я тут.
— Как это «домой»? А я?
— Ты? А что ты? Живой думает о живом…
— Если «живой» — это я, то я о тебе думаю. И ты ещё лет тридцать потянешь, в трезвом уме и твёрдой памяти… Потом ладно, начинай чудить…Почему же тебе пора? А меня ты куда денешь?
— Так что же, Тина… всё кончилось. Пора!
— Ничего ещё не кончилось. И я не собираюсь вот так тебя отпускать. Мы, что, расстанемся с тобой, что ли? А Братия? Алексо? Ты говорила, он должен перейти в достойные руки.
— В достойные и перешёл. И Братия тебя не оставит. Ты — Защитник. Дальше — всё в руках Божьих.
— Баба Саня, ты ведь одна, и я тоже. Нам надо быть вместе. И судьбу Алексо тоже нам решать — больше некому.
— Когда придёт час, ты сама всё будешь знать, милая, и Братия поможет. А я… Я хочу домой, к себе.
— Я тоже хочу домой, к тебе. Подожди немного, вот разделаюсь тут с увольнением, продажей квартиры, и поедем.
— Зачем всё это, девочка?
— А на что мы будем у тебя жить? Продам квартиру, соберусь, а там и устроимся.
— Тина! — Баба Саня отодвинула чашку, и сложила на груди тонкие, сухие руки. — Зачем я тебе нужна?
— Затем, чтобы ты у меня была! Я одна. У человека должен быть кто-то родной. Теперь у меня есть ты. И, знаешь, странные у тебя вопросы, нет, прости, дурацкие даже. Или я для тебя обуза?
— Как ты можешь быть обузой, Тина? Это я тебе обуза…
— А вот это уж мне решать, кто ты мне. Баба Саня, не спорь! Давай, ты немного подождёшь, и мы поедем вместе. Или останемся, там поглядим… Ты только не забывай: кроме тебя у меня никого нет, только ты… и Док.