Искусство широкого взгляда
Шрифт:
Я сделал, как он сказал.
– Ну, что ты теперь видишь? – спросил он.
Я дал подробное описание каждого предмета в натюрморте.
– Хорошо! – с удовлетворением сказал Конотопов и продолжил: – А теперь также посмотри на эти детали и медленно расфокусируй взгляд, потом вернись к обычному взгляду и опять посмотри широко, – предложил он.
Я проделал все несколько раз так, как он сказал.
Все это время учитель не отходил от меня. Он говорил, что я должен не просто манипулировать зрением, а заставить работать свои чувства при широком взгляде и попытаться
– То, что ты чувствуешь при широком взгляде, это и есть то состояние, при котором раскрываются отношении между формами, и при этом не пытайся искать объяснений. При широком взгляде все становится ясным без всяких слов. А если будешь много говорить и много думать, ты ничего не найдешь, – объяснил он и удалился.
Мне было абсолютно понятно все, что сказал Конотопов. Вопросов не было. Я чувствовал себя легко. Хотелось работать. Я еще раз обратился к натюрморту с широким взглядом, и вновь меня посетило знакомое чувство внутренней тишины. Я смотрел на натюрморт и любовался им. Мне нравилось в нем все, но больше всего привлекал свет. Я видел, как освещены предметы. Это было скорее чувство, чем логическое заключение.
Увлекшись созерцанием света, я понял, что каждый предмет не только существует сам по себе и имеет собственное состояние, но и в то же время подчинен единому, общему состоянию. Как только понял это, я решил выполнить рисунок сухой кистью.
«Разрубил» форму ближайшего мне предмета на две части: свет и тень. Это решение было тональным. Во мне явилось определенная ясность такого решения. Оно показалось мне достаточно верным, и я таким образом прошелся по всему холсту.
Конотопов обратил внимание на то, с какой энергичностью я метался с кистью по всей работе. Он подошел, взглянул на мою работу и сказал:
– Пока ты не строишь форму, а на удачно найденных местах расставил пятнышки. Ты пока еще форму воспринимаешь как пятно, а это приведет тебя к мазне, и твоя работа превратится в палитру.
Кроме того, учитель напомнил мне, что каждая форма в себе содержит ясность, имеет свое начало и конец.
Я отошел от своей работы, чтобы посмотреть на нее со стороны и сравнить с постановкой. Срисованные и затушеванные предметы не имели ясных очертаний. Наведя контур предметов, я заключил затушеванные области между собой в плоскости и, удовлетворенный своим решением, приготовился писать.
– Ба! – c наигранным восторгом воскликнул Конотопов, увидев мое восторженное настроение. Он был весел! На его лице сияла улыбка.
Я ожидал от учителя услышать в свой адрес слова одобрения.
– Рано радуетесь, – лукаво сказал он, – рисунок до конца еще не построен, а уже писать начинаешь, – серьезным тоном добавил Конотопов.
В недоумении я встал со своего рабочего места и отошел в сторону, чтобы еще раз взглянуть на свою работу. Конотопов быстро занял мое место за моим мольбертом, взял кисть и стал проверять сразу несколько направлений на холсте.
– Лихо выкрутиться решил? Не выйдет, брат! – со смехом сказал Конотопов. – Ты думаешь, если пятнышки контурной линией обвел, значит, форму построил? – продолжил Конотопов, искоса поглядывая на меня.
От его слов меня охватило разочарование,
– А ну смотри широко вместе со мной! – дернув меня за рукав, строго приказал учитель.
Но я уже не вникал в работу и слепо следил за его действиями. Вдруг Конотопов встал, отвел меня в сторону и указал на мою работу. То, что я увидел, потрясло до изумления. Сразу бросились в глаза четкость и ясность предметов, в которых Геннадьевич ввел исправления. Предметы были словно вылеплены. Они твердо стояли на своих местах, изливая жизнь, а все остальное, внесенное мной, утомляло своим бездарным исполнением.
– Тебе нужно было всего лишь найти большие направления форм между собой, и в результате появится все остальное (детали), а не пятнышками баловаться. Таким образом строятся отношения форм, – вполголоса сказал Конотопов.
Он аргументировал свое заявление на примере рисунков В. Серова, где силуэт женской фигуры фактически был решен несколькими линиями 6
– Продолжай работу, – сказал он, уступив мне место.
Я продолжил работать с ближайшего предмета – яблока, так как именно эта форма мне была более понятна (в трактовке формы), чем все остальные. Затем прописал освещенную часть капители и падающую от нее тень.
6
Серов В.А. Портрет балерины Т. П. Карсавиной. 1909. Бумага, карандаш, 42,7х26,7; Серов В.А. Портрет А. П. Павловой. 1909. Бумага, карандаш, 34,3х21.
После этого я не работая просидел целый час. Устал. Лениво раскачиваясь на задних ножках стула, я глазел по сторонам, заглядывая в работы других учащихся, ковырял мастихином палитру, срезая затвердевшие слои красок. Наконец, завалив руки за голову и вытянув ноги под этюдник, я ожидал окончания урока. Но это выжидание показалось мне невыносимо долгим. Я решил собраться и уйти, как вдруг почувствовал, что падаю назад. От неожиданности или из-за страха грохнуться я вздрогнул и мое тело издало характерный звук. Одновременно с этим я всем телом потянулся вперед и, удерживая равновесие, уцепился руками за колени. От такой встряски я тяжело дышал, в груди все колотилось, Обернувшись, увидел Конотопова. Во время моего падения он оказался рядом и подстраховал меня.
– Сударь, – с улыбкой обратился ко мне Конотопов, – вам так почаще встряхиваться надо, чтобы мозги не застаивались.
Затем, усевшись на мое место, серьезным тоном попросил объяснений за моего поведения. Я стал оправдываться. Сказал, что у меня ничего не получается. Моя работа зашла в тупик, и я не могу ее вести вперед. Придумал еще несколько дурацких оправданий и хотел отпроситься с урока. Конотопов с недоверием посмотрел на меня. В его строгом, но дружеском взгляде я увидел полное недоверие ко мне и замолчал. Мне было стыдно. Учитель тяжело вздохнул и, повернувшись к моей работе, сказал: