Искусство соблазна
Шрифт:
Эмма поджала губы. Что он себе вообразил? Что она бегать не умеет? Потом ей вспомнилась «нервная задница» из письма. О, как она его ненавидела! Нет, она убегать не будет, она добьется, она добьется, чтобы его отсюда выставили. Что он делает у нее в номере? Где был консьерж, когда он к ней прорвался? Кого звать, чтобы его попросили вон?
Из-под балдахина с вполне миролюбивой интонацией, будто они тут приятно беседовали, донеслось:
— И я весьма впечатлен вашей манерой бега: этими подпрыгиваниями и виляниями. На случай, если вы обиделись.
Эмма обиделась. Ничего она не подпрыгивала, а то, что бедра
— Вы вся меня поражаете, — продолжал он. — Ваши движения, ваши манеры или отсутствие таковых, ваши привычки... — И снова эта интригующая пауза. Пауза, заставлявшая ждать каждый слог, такой отчетливый, такой чертовски аристократически-правильный. — Весьма привлекательны. Я искренне говорю. Вы действительно привлекательны в этом платье размером с шатер.
Он приподнялся до сидячего положения и облокотился о колено. И сразу вышел из тени. Да, это был виконт Монт-Виляр, без шляпы, красивый, смуглый, с этими круглыми печальными глазами и чарующе-гипнотизирующим тихим голосом. «Господи!» — мысленно произнесла Эмма, проведя подушечкой пальца по гладкой поверхности ручки. Она никак не могла решить, как ей быть, а виконт беззастенчиво разглядывал ее снизу вверх, сверху вниз.
— Все просто, — продолжал объяснять он, — с точки зрения науки.
Глава 5
В то время как большинство овец реагируют на стресс ступорозным состоянием, находятся среди них и такие — особенно из тех, кого уже стригли раньше и которые понимают, чем ситуация им грозит, — что будут брыкаться изо всех сил и всеми способами постараются оказаться на ногах.
Эмма пребывала в темноте, ослепленная собственными юбками, зная, что ее панталоны и шерстяные чулки с дыркой на каждом пальце выставлены на всеобщее обозрение. Она бы убила его, этого Мистера-Любителя-Вольностей, убила, если бы только не была так прочно привязана к стулу — мудрый ход подлеца! Тогда бы она его самого привязала к этому стулу, а потом развела под ним костер.
Она просто вне себя! И это несмотря на то, что он, кажется, главной целью своей ставил умерить ее гнев. Эмма лежала на полу, онемев от страшного унижения, от страха неизвестности. Кто бы мог подумать, что лорд, член, черт бы его побрал, палаты лордов, окажется настолько проворным и безжалостным. Ничего не было в нем от джентльмена. Джентльмен никогда бы не позволил себе довести женщину до такого позорного состояния.
После изрядной тренировки в брыкании ногами и дыхательной гимнастики юбки сползли с ее лица как-то сами по себе, и тогда в трех футах прямо над собой она увидела лицо Стюарта Эйсгарта. Именно так, прямо над собой, что означало, что он стоял как раз между ножками стула, а значит, и между ее ногами. Он стоял, склонившись над ней, опираясь одной рукой на край стула, а другую вытянув вперед. Она догадалась, что юбка сползла с лица не сама по себе, а повинуясь движению его длинного пальца, и движение это было таким же бережным, как если бы любящий отец решил стереть грязь со щеки своего ребенка.
Однако ничего от родительской ласки не осталось
Тропинка, что проложил его палец, явственно ощущалась Эммой, ибо в том месте, где палец оставил невидимый след, припекало — как припекает солнце, если его луч направить через увеличительное стекло.
— Вы... — сказал он наконец и замолчал в этой своей странной манере весьма своеобычно распоряжаться паузами, — совсем не из пугливых, вы об этом знаете?
Эмма заморгала.
— Могу вас уверить — у вас все очень хорошо получилось. На этом можно остановиться, вы достигли цели.
Он засмеялся. Искренне, от души. Впрочем, его чувство юмора Эмме совершенно не импонировало. Еще секунда, и он наклонился, поставив локти для опоры на край стула, и очень-очень пристально на нее посмотрел. Ей не нравился этот взгляд. После чего столь же стремительно выпрямился.
Господи, каким он ей отсюда казался высоким — словно голова в потолок упирается.
Он огляделся с рассеянным видом, будто забыл, что собирался сделать, а затем, кажется, вспомнил и отступил.
Отступил — видимо, чтобы лучше рассмотреть дело рук своих. Из-под собственного колена она наблюдала за тем, как он отошел к подоконнику и уселся на него. Скрестив руки на груди, он склонил голову набок и с новой точки принялся критически обозревать стул с привязанной к нему Эммой.
— Вы знаете, — вдруг сказал он, — я ведь могу с вами сделать все, что угодно, все, что захочу, и вы ничем не можете мне помешать.
— Какое занятное наблюдение, — сказала Эмма, стараясь не показать, что боится.
— Избавьте меня от жалоб. До сих пор у вас это неплохо получалось.
Эмма замолчала, решив наконец внять совету Джона Такера и быть если не покорной, то хотя бы тихой.
Монт-Виляр рассмеялся. Он явно умел веселить себя сам, тренируя воображение.
— И что бы я с вами ни сделал, я всегда могу вас после этого сдать шерифу, и он вас арестует, даже если вы будете на меня жаловаться. — Монт-Виляр с сарказмом покачал головой и тоном, в котором был даже некий намек на сочувствие, произнес: — Таково несовершенство нашей судебной системы. Вся власть у тех, кто наделен властью. Я виконт, а вы никто. Мне нравится быть виконтом, — признался он. — Я вам об этом не говорил? Несмотря на все те неприятности, что мне пришлось разгребать в связи с получением титула, я все равно считаю, что игра стоит свеч.
Кстати, — добавил он неожиданно, — мне нравятся ваши панталоны.
Прекрасно, в довершение всего он решил высмеять ее нижнее белье. Панталоны ее были старыми и линялыми. Фланелевые теплые панталоны. Давай, Эмма, будь скромнее, забудь о достоинстве. Она зло смотрела на него, прикусив язык.
— Они такие ветхие, — продолжал виконт. — В чем состоит извечная загадка женщины? Может, в том, что намек всегда лучше, чем полное узнавание? Местами они так прохудились, что сквозь них можно что-то увидеть, а остальное дорисует воображение, не так ли?