Искусство существования (сборник)

Пьецух Вячеслав Алексеевич

– А при том, – объясняет Вера Степановна, – что в позапрошлую субботу у тебя тоже были государственные дела, после которых ты явился в два часа ночи и на бровях! И то же самое машина за тобой приезжала, только не «чайка», а «скорая помощь», – или ты пьяным делом про то забыл?

Ну, как же я забыл, конечно же, не забыл: в позапрошлую субботу вдруг такая тоска на меня нашла, – это я с утра начитался газет про нашу хозяйственную разруху, – что грешным делом я позвонил одному приятелю, который трудится в «скорой помощи», и меня забрали по подозрению в сальмонеллезе, якобы напавшем на наш завод. Одним словом, нечего мне было возразить Вере Степановне, потому что тогда явился я действительно в два часа ночи и действительно на бровях.

1989

Чаепитие

в Моссовете

В течение последних десяти лет я всю свою зарплату расходовал на такси. Я сорил деньгами не потому, что их у меня было уж очень много, а потому, что я не переношу нашего городского транспорта, а этот треклятый транспорт я, в свою очередь, не переношу вот по какой причине: меня раздражают рожи. Поскольку Россия и безобразия неразлучны, я готов был мириться с тем, что поутру, между семью и восемью часами, втиснуться в наш автобус совсем не просто, и с тем, что «водитель везет дрова», и с тем, что в разных концах автобуса вспыхивают то и дело гадкие перепалки, и даже с тем, что из-за толкотни я постоянно лишался пуговиц, но стоило мне поднять глаза и увидеть рожи – прочные такие рожи, константно кислые, точно мои попутчики не живут, а бесконечно мучаются желудком, – как со мною сразу делалась некая внутренняя истерика. Поэтому-то лет, наверное, десять кряду я всю свою зарплату расходовал на такси.

И вот столица нашей родины опустела: ни автобусов, ни такси, ни очередей в магазинах, ни толп на площади Трех вокзалов – одинокого прохожего, и то увидишь не каждый день.

Выхожу я как-то утром из дома в родимом Скатертном переулке, иду себе в сторону Никитских ворот и на Москву нарадоваться не могу – ну, пристойный город, не будь я, как говорится, Сергей Иванович Большаков! Такое впечатление, что улицам сделали дезинфекцию, и дома выглядят обновленно, и точно дремлют вдоль панелей автомобили, похожие на животных, которым пригрезился луг в цветах, и воздух чист как родственный поцелуй, и зелень буйствует повсеместно, а главное, – тишина. И еще интимное какое-то, транквилизирующее безлюдье: за тридцать минут прогулки я встретил на углу Тверского бульвара и Поварской одного-единственного прохожего, с которым мы раскланялись самым приветливым образом, хотя разделяло нас метров сто и были мы, разумеется, незнакомы.

В результате добрел я до Скобелевской площади и остановился напротив здания Моссовета. «Зайти, что ли, – думаю, – поболтать с председателем Моссовета, как говорится, о том о сем?» Так я скуки ради и поступил: зашел в подъезд, поднялся по мраморной лестнице на третий этаж, миновал приемную и вторгся к председателю непосредственно в кабинет.

Председатель сидел за столом и что-то писал, скривившись на правый бок.

– Мемуары сочиняете? – с игривостью в голосе спросил я.

– А-а! Сергей Иванович! – воскликнул радостно председатель и с протянутыми руками вышел из-за стола. – Сколько лет, сколько зим!

– То есть как это – сколько лет, сколько зим?.. – сказал я, немного оторопев. – Позавчера вроде виделись, говорили о том о сем…

– Гм! Действительно… – замешкался председатель. – Ну, садитесь, рассказывайте, какие новости, как дела.

– Да, собственно, нет никаких особенных новостей…

– Погодите, – перебил меня председатель. – А не выпить ли нам чайку?

В ответ на это предложение я кивнул, и председатель нажал на какую-то специальную кнопку.

– Так вот я и говорю: нет никаких особенных новостей. Хожу, любуюсь на нашу первопрестольную… Между прочим, кнопочку вы зря нажимали, все равно никто нам чаю не принесет.

– Тьфу! – сплюнул символически председатель. – Все никак не привыкну, что я один на весь Моссовет и есть.

С этими словами он протяжно вздохнул и сам стал готовить чай.

– Ну так вот, – принялся я за старое, когда чай уже был залит крутым кипятком, хорошенько настоялся и благоухал у меня под носом в старинной китайской чашке: – хожу, любуюсь на нашу первопрестольную. Это поразительно, до чего изменился город!.. Между прочим, где вы брали этот чудесный

чай?

– Да напротив, угол Большой Дмитровки и Столешникова переулка. Совершенно свободно лежит прекрасный английский чай.

– Так вот я и говорю: это поразительно, до чего изменился город! Тишина, спокойствие, достаток, чуткий, трудолюбивый народ – одним словом, цивилизация… Между прочим, Нина-то, ваша бывшая секретарша, что пишет из Мавритании?

– Пишет, что там больше не принимают. Желаете еще чашечку?

– С удовольствием! Ну так вот: цивилизация, одним словом. Я неделю тому назад авоську оставил у Елисеева, возле упаковочного стола. Вчера захожу, а она, родимая, дожидается меня возле упаковочного стола, только балычок, конечно, уже того… А все почему? Потому что благодаря мудрости некоторых руководителей… – тут я сделал многозначительную паузу, – в Москве теперь народ живет, а не население, разных национальностей, но – народ!.. Между прочим, я давеча статью написал в «Русское слово» о необходимости выхода СССР из Общего рынка. Помилуйте: они там все перецапались меж собой, в Испании бушует черносотенное движение, в Люксембурге процветает воровство на бензоколонках! – опасаюсь, как бы наши не переняли.

– Напрасные опасения, – хладнокровно сказал председатель. – Кому перенимать-то? Строго говоря, некому все это перенимать. Желаете еще чашечку?

– С удовольствием! Ну так вот: написал я статью и, знаете ли, доволен – хлестко вышло, основательно, глубоко. Между прочим, вы-то что давеча сочиняли, как я вошел? Неужто действительно мемуары?

– Молод я еще мемуары-то сочинять. Это я писал обращение в Верховный Совет по поводу отмены закона об эмиграции. Ведь к чему все идет: кончится тем, что мы с вами тут только и останемся куковать. Двое москвичей будет на всю Москву: председатель Моссовета и Сергей Иванович Большаков!..

– И очень хорошо! – весело сказал я.

1989

Переучет собственности (жалоба)

Я – землевладелец, можно сказать, тверской помещик, поскольку в двухстах километрах к северо-западу от Москвы, за Погорелым Городищем, у меня есть семь соток своей земли, кровной и неотъемлемой, как память о покойных родителях, где я помещаюсь с конца апреля по октябрь-месяц, пока не ударят настоящие холода.

Давным-давно я взял за моей второй женой пятнадцать соток угодий в одной серой деревушке на Верхней Волге, а несколько позже мы решили прикупить еще семь соток, примыкавших к нашей усадьбе, чтобы какой-нибудь черт не построился у нас под носом, хотя бы и на задах. Негоция, как выражался гоголевский Манилов, благополучно состоялась, земля была куплена на мои деньги, оставшиеся еще от прошлой жизни, записана за мной, и, таким образом, я сделался форменным землевладельцем, даром что из простых.

Я было размечтался построить на своей земле домик в английском духе, то есть беленый, с черными внешними балками и стрельчатыми окошками, чтобы обрести, наконец, собственную крышу над головой на случай семейной размолвки, стихийного бедствия или рецидива великого Октября. Не тут-то было: домик так и остался в блажных мечтах, потому что лень взяла верх, и последние деньги пропали за государством, и как-то все было не до того. Нынче у меня на семи сотках только и англомании, что газон, который я воспитываю, как воспитывают детей, а кроме того, имеется миниатюрная плантация картофеля, красуются стильная скамейка под XIX столетие и кусок настоящего леса, где по осени даже растут грибы. В лесу у меня водятся: орешник, ольха, осина, десятилетняя сосна и тридцать семь молодых берез. Разнотравье тут необыкновенное, поскольку собственно лес редок, и место отлично освещено; на двух примерно сотках произрастают: куриная слепота, лютик едкий, конский щавель, герань собачья, подмаренник, бутень, мятлик однолетний и мятлик же луговой, сныть обыкновенная, вейник тростниковидный, борщевик сиверский, костер безостый, свербига восточная, калган, чабрец, цикорий, донник, дягиль лекарственный, душица и чистотел; этот каталожец я на досуге составил из профессионального озорства.