Искусство существования (сборник)
Шрифт:
К самой идее претензий нет, почему многие даже и порядочные люди до сих пор лелеют свою коммунистическую мечту, но, видимо, реалии времени, особенности места, природа вещей и практика бытия оказались таковы, что любая социальная греза, хотя бы и самой гуманистической окраски, была обречена воплотиться во что-нибудь совсем уж фантастическое и безобразное, вроде «диктатуры пролетариата», которую олицетворяет один-единственный людоед. Допустим, в Англии, где разнорабочие имели какую-никакую собственность и по утрам баловались газетами, идея Томаса Мора могла бы обрести иные воплощения, поскольку народ там живет все-таки положительный, утопические романы не читающий и не озорник, который со времен войны Алой и Белой розы превыше всего ставит свежеиспеченную булку и нелатаные штаны. Но если человека не кормить и регулярно
Иначе и не могло быть в России, на родине каши из топора. Коли матрос Железняк мечтал разогнать английский парламент, коли несколько десятков отъявленных идеалистов, считавших себя материалистами по причине неоконченного среднего образования, смогли в две недели покорить огромную страну, коли потом миллионы и миллионы людей обуял марксизм, причем безотчетно, как мания преследования, коли жизнь человеческая от Владимира Святого стоит в стране две копейки медью, коли принять в расчет иные-прочие сугубо национальные обстоятельства, то неизбежно придешь к убеждению, что «диктатура пролетариата» – это совершенно «по Сеньке шапка», поскольку таковский народ нужно, конечно, накормить, оприютить, как-то одеть-обуть, научить грамоте, обратить в коммунистическую религию, сплотить в единое целое ввиду вторжения иноземцев, но прежде всего таковский народ надо застращать и держать в узде. Оттого и социализм у нас получился диковинный – очень некрасивый, жестокий, бедный, сирый, неубедительный, какой-то отрицательно неземной.
Идея, собственно, ни при чем, Томас Мор был истинный провидец, и социализм, полный и бескомпромиссный, обязательно настанет, но не скоро и не у нас.
Беспримерный подъем русской культуры в ХIХ столетии, какого, пожалуй, не переживал ни один народ на всем белом свете, в частности, объясняется тем, что у нас тогда только-только складывался хищнический, дикий, бесчеловечный – словом, крайне несимпатичный капитализм. Во всем цивилизованном мире, где рыночное хозяйство остепенилось, люди давно делом занимались, а в России еще писали и читали, устраивали домашние спектакли, музицировали в семейном кругу, как будто назло Европе, которую обуял низкий денежный интерес. А всего-то и делов, что мы, как известно, отставали от Запада примерно на триста лет. Нынче, как известно, мы это отставание ликвидировали, и сейчас у нас тоже никто не читает, разве что специалисты и одинокое старичье.
Вот уж действительно «не знаешь, где найдешь, а где потеряешь»; казалось бы, захватывающая идеология наживы во что бы то ни стало должна была отравить сколько-нибудь деятельную и беспринципную часть населения Российской империи, ан вышло наоборот: купечество, конечно, наживалось, фабричные, конечно, работали не покладая рук, однако же дух чистогана пришелся настолько не по нутру субстанционально русскому человеку, который всегда был несколько не от мира сего, что он, вопреки объективному экономическому закону и словно в пику Адаму Смиту, легату сатаны, пристрастился к художествам как средству от действительности, вроде водки и табака. Словно он почувствовал неладное, словно предугадал гибельные превращения будущего и пустился искать спасения в Гоголе и Толстом.
Другое дело, что у нас вообще богатеньких не любят (и даже не из зависти, а по какому-то родовому преданию), и эта антипатия тоже по-своему спасительна, чудотворна, поскольку, во-первых, она отвращает от подлых буржуазных ценностей, а во-вторых, воспитывает исподволь, мало-помалу, хороший вкус. Ведь беда не в том, что капитал эксплуатирует труженика ради извлечения прибавочной стоимости, а в том беда, что капитал, исходя из своей природы, унижает человека до положения участника низкопробных увеселений и усердного едока. Так уж устроено рыночное хозяйство, что оно кругом демократично, то есть зиждется на пошлом простаке и работает на пошлого простака, и вот уже, глядишь, Гарри Поттер помаленьку затмевает Василису Прекрасную, английский идиот под номером 007 – Андрея Болконского, дурацкий мюзикл – оперу, булка с сосиской – кулебяку о четырех углах; а все оттого, что работящий
Что правда, то правда: при всех достоинствах и недостатках современного человека, плюсах и минусах человеческих сообществ капиталистический способ производства остается наиболее эффективным, и, следовательно, работящий болван представляет собой естественный, даже необходимый продукт социально-экономического прогресса, и, следовательно, угасание культуры объективно и неизбежно, как смерть в конце жизненного пути.
Обидно, конечно, но ничего не поделаешь, нужно как-то мириться с тем, что злонамеренные люди обеспечивают низкие цены и товарное изобилие, а доброхоты, как правило, сеют зло; вон медицина уже до того изощрилась в благотворительности, что вдругорядь дарует жизнь заведомым покойникам, хилым и неизлечимо больным, паралитикам, дебилам, критически недоношенным, то есть всячески нежизнеспособному элементу, и в результате мы наблюдаем такое вырождение человечества, которое лет пятьдесят тому назад было трудно вообразить.
Еще и то обидно, что в течение одного столетия власть в России дважды прибирал к рукам Большой хам, – в первом случае это были большевики, во втором тоже негодники из тех, кто был ничем и вдруг стал всем, да еще и насадил свою убогую культуру, которая по сей день строится откровенно неталантливыми людьми, обнимает широкую номенклатуру товаров, наряду с зубной пастой, и потакает низменным наклонностям простака.
Одна надежда: поскольку мы народ странный и у нас все не как у людей, то, может быть, со временем Россия явит миру еще и такую трансцендентность – симбиоз белки и свистка, то есть и капитализм у нас образуется благопристойный, и настоящая культура возродится из ничего.
А ведь было время, когда у нас в России не существовало ни политиков, ни политики, за исключением внешней, а также насчет прекрасного пола, и поэтому крестьяне пьянствовали только по большим праздникам, мастеровые, в общем, вели себя смирно, администраторы администрировали, хотя и приворовывали понемногу, в газетах публиковали приятные новости из провинции, а государь Николай Павлович при каждом удобном случае повторял, что он скорее будет отступать до Китайской стены, нежели допустит у себя республику, сиречь правление жуликов и адвокатов…
Как говорится, не в бровь, а в глаз; политика действительно тогда заваривается в стране, и политики (не путать с администраторами) тогда возникают из небытия, как тараканы вылезают из щелей, если свет выключить, когда дают волю жуликам и адвокатам (последние – это те, кто помогает первым избежать уголовного наказания за очень большую мзду).
Россию было пронесло, и до самого последнего времени республиканские страсти у нас кипели как бы по периферии жизни народной, обочь исторического пути. То столбовое дворянство заявит протест против своих исконных привилегий, то генеральские дети примутся стрелять и резать генералитет, а также употреблять против него бомбы домашнего дела, то недоучившаяся молодежь и местечковое еврейство встанут на борьбу за диктатуру пролетариата в самой крестьянской стране Европы, – и только совсем недавно оказали себя жулик и адвокат.
Особенность нынешней политической жизни в России, причем в полной мере спасительная особенность, состоит в том, что этим озорникам фатально не удается и, видимо, никогда не удастся захватить верховную власть в стране. Это и понятно, потому что они к ней отнюдь не стремятся, а только делают вид, что стремятся, главный же пункт, сверхзадача их кипения на политическом поприще такова: приобрести широкую популярность у русского демоса и через это дело как можно больше наворовать.
Касательно популярности у простонародья – по этой теме вопросов нет; издавна наши Бобчинские-Добчинские только и мечтали о том, чтобы об их существовании узнал государь император, а то ведь действительно сидит человек полжизни в полуподвале, годами точит карандаши, тихо ненавидит начальство, грезит, а тут – рассыпается в прах режим и вдруг появляется возможность заявить о себе во всеуслышание, выкинув что-нибудь совсем уж невозможное, например, сколотив поход гомосексуалистов на Внутреннюю Монголию, чтобы народ в затылках начесался, прежде чем как-то прийти в себя.