Искусство уводить чужих жен (сборник)
Шрифт:
Только когда мы с Лилькой зашевелились, он так прикрикнул, что мы уж больше и не дергались.
Три сеанса прошли, и я, честно говоря, стал забывать Валерия Викторовича. Я крутил наш денежный барабан, а Лиля приходила в себя. Она бы ни за что не созналась в этом, но история, в которую ее впутала Магда, отравила Лильку. Тому, кто все время играет, нужен выигрыш. Она выиграла со своими бутылками на баррикаде, но только потому, что появился я; она выиграла в казино, и хоть ей прострелили ногу, это был настоящий выигрыш. Но я переиграл ее! И ей от этого не было покоя. Она не понимала, что весь я со всеми своими выигрышами сижу у нее в кулаке. В ее стриженую башку не входило, что все деньги, которые я добывал, я добывал только потому, что они были нужны ей. Она думать не думала, что стоит ей в одно прекрасное утро встать с левой
Коммерсант Геннадий спросил:
– Ты ей не пробовал морду бить?
К моему удивлению Иванушка не послал его подальше, а задумался.
– Не тот случай, – сказал он наконец. – Она бы и тут устроила состязание, а на фиг мне это нужно? Короче, прошла неделя, потом еще одна, и Лилька стала оживать. Скажу прямо, я боялся, что ее понесет к художникам. Не понесло. Знал бы я, чего бояться. Один знакомый чел говорил: «Всю жизнь боишься сифилиса, а бояться нужно инфаркта». Тому чуваку повезло, все у него так и вышло. Нужно ли говорить, что у нас все было иначе. В общем, мы живем, цветем и пахнем, и я уже начинаю думать, что пронесло. Хотя что пронесло, куда пронесло и зачем пронесло – об этом я стараюсь не думать. Тонкости торговли куриными ногами – вот что помогает в таких случаях. Мы с Самандаровым ведем куриный бизнес, я же кроме этого имею в виду коварство Самандарова. Все вместе очень хорошо оттягивает.
Но вот в один прекрасный день я прихожу домой и обнаруживаю Лильку, рыдающую так, словно у нее разом умерли все родные. Она сидит на полу между креслами, колотит ногами в пол, захлебывается и ничего толком сказать не может. Я ее хватаю и пытаюсь переложить на диван, потому что вокруг нее на полу осколки стекла, и не хватало нам еще ранений. Лиля, однако, начинает вырываться, бьет меня по чему ни попадя и даже рычит. Тут я начинаю понимать, что у нас никто не умер и что события развиваются именно в направлении жизни.
Мы все-таки оказываемся на диване, я Лилечку обнимаю и держу изо всех сил.
Минут через двадцать она начинает подвывать, потом икать, как ребеночек обревевшийся, потом засыпает ровно на три минуты. Проснувшись, Лиля высвобождается у меня из рук и приносит газету. В газете фотка нашего Валерия Викторовича и дурацкое его интервью. Но прикол-то весь в том, что этот козел сфотографирован около своей картины («новое нонконформистское полотно известного маэстро»), а на картине – мы с Лилькой трахаемся без зазрения совести. У Лильки лицо стало деревянное. Она говорит: «Читай». И вот я читаю, а она дрожит, так дрожит, будто по ней ток пустили.
«Что же означает, маэстро, такой поворот в вашем творчестве?»
«Помилуйте, нет никакого поворота! В советские времена я писал доярок и сталеваров, ну, иногда физиков каких-нибудь. Героев эпохи. Эпоха теперь другая, герои другие, а я их по-прежнему рисую».
«Не просматривается ли здесь замысел целого проекта?»
– Хватит, – сказала Лилька.
Тут я увидел, что наркоман ползет к Иванушке по нарам, и заторопился. Мне все казалось, что девиантное это существо вот-вот задаст такой вопрос, что все наше сидение обернется дурацким непотребством. У меня вообще мало веры в людей.
– Иван, – сказал я поспешно, – уж вы простите, но как-то не верится, чтобы из-за этой картины и такая истерика. Нет, я не хочу сказать, что для вашей подруги нет вопроса, что такое хорошо и что такое плохо Вы поймите меня. Но, как бы это сказать… Ну нарисовал он вас, ну изобразил, так ведь Лиле же не в депутаты пробиваться. Ну что ей все это? И откуда чувствительность такая? Тут перебор, тут явный перебор! – Я даже загорячился, потому что и в самом деле – бизнес-леди, которую сиянием собственного тела можно привести в такое исступление, это, знаете, абсурд, нонсенс, сон верблюда. То есть я так думаю. Наркоман, кстати, после моего вопроса пополз обратно. Значит, и в его облачной голове что-то такое завертелось. Но вот Геннадий посмотрел на нас с сожалением.
– Эх, пацаны, – молвил Иван. – Лилька на себя, на голую, даже мне смотреть не разрешает. А этот мазила… он же ее у
И вдруг оказывается, что это оно само решает, что ему надо и что – не надо. И хрен ты от него избавишься. А Лилька уже всех построила, и каждый у нее стоит на своей клетке и по-своему называется. А тут что – бунт на корабле! революция! Ты себе представь, академик всю жизнь Павлов мучает собак, и вдруг выясняется, что не он за ними, а они за ним наблюдают. Свихнуться можно.
Когда Лилька успокоилась, она вспомнила свое недоеденное высшее образование и сказала:
– Это, Ванька, флуктуация. А раз это флуктуация, ты ее победишь. А если ты ее не победишь, мне – кранты.
– Все-таки я с веником клёво придумал, – сказал коммерсант Геннадий, а больше не сказал ничего, хоть мы и подождали немного. Вот забавно: Иван Перстницкий тоже смотрел на коммерсанта с Сенной как будто бы с надеждой. Но не получилось обмена опытом. Тогда и Иван замолчал и молчал довольно долго.
– Ну, ладно, – сказал он наконец, – говорить – так все. А то получается: солнышко светило, а подштанники хоть выжимай. Короче, Лилька тогда в психушку загремела. Ненадолго, и ничего с ней особенного не было, а только я испугался. Я так испугался, что решил Валерия Викторовича убить. Признаюсь без колебаний, потому что маэстро наш сегодня живее всех живых, а самое прикольное, что он за меня будет горой стоять. – Тут Иван всхлипнул и страшным, переломанным голосом сказал:
– Не приведи вам Господь, пацаны, увидеть свою женщину, как я Лильку видел. И я тогда поклялся, что будет наш живописец мучиться и не просто мучиться, а будет знать, за что мучается. Так я решил.
Ну и решил, ну и ладно. Торгуем потихоньку. Самандаров в Питер семью привез, совсем от них проходу не стало. Но торгуем! Я же начинаю подбираться к Валерию Викторовичу. Я к нему типа подкрадываюсь, и это очень удобно, потому что пока мы с Самандаровым торгуем, художник спит, а как он потом жить берется, тут уж я всегда поблизости. В общем, сначала я ему замок сломал. У него была привычка всех своих гостей – а гости каждый день! – провожать до метро. Вот пока они с Альбиной вдоль канала туда-сюда ходили, я ему замочек и ковырнул. Ей-богу, пацаны, взломщиков – не понимаю. Грабить квартиры просто глупо. Достаточно взломать и понаблюдать. Само собой, нужен наблюдательный пункт. Но тут у меня было все схвачено. Как он забегал, когда увидел сломанный замок! Как завертелся! Сначала я думал, он спятил. Пацаны, меня реально стала мучить совесть! Потому что был мужик (ну, ладно, дерьмо мужик), а стал … говорить не хочется, чем стал. Он носился по мастерской и кудахтал. Реально кудахтал. Потом остановился, подумал и залепил Альбине по морде. Съездил своей бабе по физиономии и стал бегать дальше. Но минут через пять до меня дошло, что носит его по комнатам не просто так. Объясняю, мужики, я за эти пять минут про этого козла усатого одну очень важную вещь понял. А как только эта важная вещь до мозгов добралась, тут и все остальное по местам разошлось. Во-первых, в мастерской был бардак, и бардак был редкостный. В том смысле, что ни пыли, ни мусора не было, а чисто лежало все не как у людей. Валерий Викторович – брезглив. Он и Магду, я думаю, этим достал. Во-вторых, Валерий Викторович помнит свой бардак по мере поступления. Вот он с утра (лучше сказать, после того, как проснется) за кофейком почитает Козьму Пруткова. Он ничего больше не читает. Оставит книжечку на столе рядом с кофейником, пойдет в ванную, снимет халат, наденет рясу, поверх – серебряную звезду с камушками на цепи. Это у него рабочая форма. Значит, поработает. Поработает, поработает, поработает, пока к нему кто-нибудь не явится. Тут маэстро снимает звезду с камушками, надевает серебряный блин с перламутром и начинает гостя принимать. И вот он эти свои феньки, халат, носки – да чего хочешь – оставляет где угодно. Но он свой маршрут помнит! Так вот потом, если ему приспичит что-нибудь найти, он будет, как муравьишка, бегать по своим тропинкам и, будьте покойны, все, что он в руках держал, найдет!