Искусство - вечно
Шрифт:
23. Умение забывать
– Уверен ли ты, Хаким? - Разумеется, нет. Подозреваю, так точнее будет. - Убедил. Что делать будем, а? - Как всегда - сидеть и ждать. - Пока мимо тебя пронесут труп твоего врага? - У меня эти трупы сами в могилу ползут, Айгари... Но - не это сейчас главное. Сумеет ли он очнуться, вот вопрос. - Тебе нужен ответ? - Да, но не от тебя. - Сомневаешься, значит, а? Разумно. - Конечно. Тарик ибн-Зияд и Ади эр-Рахман не посмели усомниться - ну и где они теперь? - Я тоже могу Раубальда и Гензериха вспомнить, Зигел, а? Память у меня не хуже твоей. - Хуже. Тощие жилистые пальцы старика скользнули по седой пене бороды, пряча в ней ухмылку. Старуха фыркнула, иронически сверкнув глазами из-под нарочито нечесаных косм грязно-пепельного цвета. - Чем же, а? - Ты все помнишь, - отрезал Хаким Зу-ль-Аккан. Раздался короткий смешок, почти хихиканье. - Помню, все помню, я такая. Полезно, а? - Вредно. - Тоже правда, - не сдерживаясь на сей раз, хихикнула Берберская ведьма, - "вредная" - это обо мне. - Вот именно. Ты много умеешь, Айгари, не спорю, но кое-что весьма полезное для собственного здоровья тебе недоступно. - Да-а?
– протянула старуха. Зигел сын Хигарда, последние века звавший себя "Хаким Зу-ль-Аккан", не стал скрывать от давней знакомой сей важный секрет. - Умение хранить в памяти только по-настоящему нужное. Умение забывать.
24. Царство призраков
Тропинка протиснулась между двумя кустами можжевельника и нырнула в дупло огромного дуба, который высился тут еще до рождения отца Исмаила. Именно - в дупло. Хотя последнее находилось в четырех локтях от земли, а тропинка отнюдь не походила на шелковую ленту, с которой можно и не такое проделывать. Адар недовольно хмыкнула. - Показуха. - Может быть. Но для кого? - Для нас. Свеженькая, следы еще не остыли. - Глупо, - нахмурилась Медеар.
– Не так мы много значим, чтобы затевать подобное. - Может быть, - с некоторым сомнением согласилась Адар.
– Итак? - Что - итак? Поворачивать? Или у тебя новое предчувствие? Девушка передернула плечами и ступила на поднимающуюся в воздух тропинку. То есть это она думала, что ступила - правая нога ее встретила только воздух, и Адар осталась стоять там, где стояла. Медеар попробовала шагнуть с левой ноги, но призрачная тропинка оказалась не столь восприимчива к подобным деталям. - Есть идеи? - А как же, - кивнула Адар.
– У тебя еще сохранилась
– Хотя она очень мало что говорила о Лигурии или Испании. - Знакомо ли вам имя - Вэл-Эдх? - Нет, - соврала Адар. - Жаль. А впрочем, тем лучше... Полагаю, вы тут не просто с визитом вежливости? - Не просто. Нас привел след. След одного человека из наших земель... Надо ли объяснять дальше? Вэл-Эдх рассмеялась. Звук был странным, не очень приятным - так мог бы бурлить ручей, пробивающий новое русло сквозь мягкую толщу мела, или зимний ветер, окончательно запутавшийся в колючках тернового куста. - Хотите соединиться с ним? Aye, это - хоть сейчас!
– Затем голос лигурийской колдуньи посуровел.
– Вот только выйти оттуда вы не сможете. Пока. Медеар, скрестив руки на груди, смерила взглядом призрачную фигуру, прикидывая наличие у нее уязвимых мест. - И в чем же дело? - В том, где он находится. А точнее, где его МОЖНО найти, если повезет. Скажи-ка, девочка, что ты знаешь о мире грез? - Он же мир снов, он же - Нереальный мир...
– На мгновение Медеар ощутила себя как на экзамене.
– Чародеи, особенно те, кто с севера, называют его "Навь", а мы предпочитаем - "мир, лежащий по ту сторону". Мир воображения, фантазий и кошмаров, мир, где былое и грядущее едины, а настоящего не существует вообще, либо существуют одновременно несколько его... вариантов. Достаточно? - Пока да. Идемте. Вэл-Эдх скользнула сквозь зеленую стену можжевельника, но тут же вернулась, пробормотала "прошу прощения" и взмахом призрачной руки раздвинула кусты, открывая дорогу к небольшому роднику, вокруг которого мелкими камешками был выложен прихотливый узор. Первой сообразила Адар, и у девушки округлились глаза. - Разрыв... постоянный Проход в Навь... - Он самый, - кивнула Вэл-Эдх.
– Сюда-то он и ушел, ваш мальчик Ади. Там пока и обретается. Увидеть его - можно и отсюда, не уходя, а вот попасть ТУДА - только на тех же условиях. - Зачем?.. - Сама у него спросишь. Не захочет говорить - значит, и мне ни к чему. Ну что? "Кажется, я понимаю, - зачем. И - как именно..." - мысленно сообщила Адар. "Я тоже, - кивнула Медеар.
– Он продолжает вести войну в нереальном мире. Один, заменяя целую армию. Он блуждает по снам тех, кто вышел против берберского войска, он входит в них ночными ужасами и подсознательными страхами..." "...а когда выходит - не остается ничего, - завершила Адар.
– И мать бы лучше не сделала. Кто его только надоумил?" "Теперь - неважно. Идем к нему?" - Открой нам Двери, Вэл-Эдх, - переглянувшись, хором попросили сестры.
– Пожелай удачи, если можешь. - Не могу. Моя удача - не про вас, малышки... Входите. Камешки магической фигуры вокруг родника завертелись, сливаясь в одно целое с водой родника и пробившимися сквозь листву солнечными лучами. Мир вокруг пошел волнами, обращаясь в предутренний туман, в пустынный мираж... в Нереальность. В царство, где властвовала изменчивость форм и побуждений, где краски, звуки и слова значили больше, чем память, долг и достоинство. В царство призраков.
25. Цвета тени
Jaer'raeth не был Мастером Имен, и объяснить, почему подрастающие спасители Тартесса назвались именно так, не сумел. Даже себе. То есть еще можно было понять выбор мальчика - Тигр (хотя вырасти могучим бойцом он отнюдь не обещал), но имя девочки - Алинэ - вообще, казалось, лишено смысла. Сэйлар только фыркнула, услышав о его затруднениях: далеко не все имена, по мнению молодой ведьмы, обозначали что-либо путное. И приводила в пример собственную семью. Чародей, впрочем, не соглашался: пускай имя ничего не значит на одном языке, оно может иметь вполне определенный смысл, будучи произнесено на другом. Проблема в том, чтобы найти нужный язык и понять, почему имя звучит осмысленно именно на нем. Второе важнее, однако без первого дальше продвинуться нельзя. Различных наречий, считая только человеческие, насчитывалось не менее нескольких десятков уже во времена основания Тартесса; за два с лишним тысячелетия часть их, конечно, должна была забыться, зато возникли новые. Кроме того, для имени не столь важно, существует ли его "родной" язык до сих пор. Это-то об Именах чародею было известно. Толку тут немного, но... В общем, Jaer'raeth оставил эту задачу. Дел и без того хватало. Главное заключалось не в Тигре с Алинэ, и даже не в их обучении - дети особенных проблем не доставляли. Более того, росли они весьма спокойными и уравновешенными, так что сравнить последствия их игр можно было всего лишь с нападением батальона пьяных демонов. Сущая мелочь, если вспомнить, что вытворял в отдаленном детстве сам Jaer'raeth... а уж рядом с оторвиголовами, что впоследствии стали великими героями и возглавили экспедицию по океанам времени, Алинэ и Тигр смотрелись настоящими паиньками. Чародей бы даже сказал "ангелочками", не отрицай он так называемых "посредников" меж небом и землей. Главное заключалось в том, что они вовсе не были детьми. Прошло менее полугода, а Тигр и Алинэ выглядели десятилетними. А были даже старше. Они быстро росли, но еще быстрее - вспоминали то, от чего некогда отказались... или вынуждены были отказаться. Вспоминали, кем - вернее, ЧЕМ - были тогда и вскоре, вероятно, станут снова. Узнать, ЧТО они такое, раскрыть цели, что Тигр и Алинэ скрывали даже от себя самих, Jaer'raeth не просто хотел - это становилось необходимым. Можно сказать, жизненно необходимым. Но - у него не хватало знаний и подготовки. Да, он был одним из пяти Стражей, одним из пяти самых сильных и опытных чародеев Тартесса. Однако, как ведомо всем вступившим на Путь, всякому легче даются свои области, свои разделы Искусства. Сам Jaer'raeth был мастером в защите и упреждении, оттого и взял тогда на себя восток, откуда в любой момент могли заявиться пылающие жаждой мщения армады Атлантиды. Север был вотчиной Джервона, чьим коньком была идентификация (вот он как раз носил столь необходимое сейчас звание Мастера Имен); запад охраняла Лиир, специалистка в Дальнем Зрении и Расщеплении (сие умение было ею отточено до такой степени, что она однажды оставила роспись и печать на скале в Гиперборее, не покидая своего любимого кресла); юг находился под защитой Гаоррана Повелителя Грозы (претенциозный титул этот был не пустым звуком, некоторые боги-стихии в этом убедились на собственном опыте). Наконец, Сердце оставалось под контролем Крылатой Нелл... Она-то всех и погубила. Возможно, это была не ее вина. Возможно, Нелл старалась как раз закрепить треснувшую, рассыпающуюся печать и противостоять Прорыву. Возможно, как раз ее усилиями Тартесс все же остался там, где был теперь: призрачным, опустошенным, лишенным жизни, но - остался. Возможно, не окажись в критический момент Нелл на пути проснувшегося Небытия, сам Jaer'raeth разделил бы общую малоприятную участь, не успев выстроить свою личную защиту. Возможно. Ответа теперь не даст никто. Ответ. Вот что чародею требовалось, причем чем дальше, тем настоятельнее. Все меньше времени оставалось до момента пробуждения Тартесса, и если близнецы намерены этим воспользоваться - а они намерены, в том нет сомнений, - он должен заранее знать их цель. Тогда можно будет действовать. Упреждающе, как Jaer'raeth и предпочитал. Узнать... Что ж, мастером Откровений он не был, однако никого другого в Тартессе все равно не имелось. Приготовления оказались не очень сложными, главное заключалось в самом чародее. Но так было всегда, этот случай исключением не стал. В этом отношении, по крайней мере. Jaer'raeth достал с полки чашу, выточенную из черепа морского дьявола, раскупорил пару бутылей с требуемыми настоями, поморщился от резкого, кислого аромата смесей и наполнил колдовской сосуд примерно на две трети. Затем, когда дым над чашей ослаб, он осторожно влил туда немного растопленного масла, которое тут же застыло пленкой поверх более холодной жидкости. Сосредоточившись на покрытой мелкими морщинами масляной пленке, чародей уронил в чашу две красных капли из двух крошечных пробирок. Кровь была взята у детей давно, тогда прямой ритуал распознавания потерпел неудачу - и он откровенно поздравил себя с тем, что "нянькой" работает Сэйлар. Сам Jaer'raeth, не будучи трусом, не решился бы иметь дело со столь странной, непредсказумо-дремлющей силой, как и с ее носителями. С того, первого раза чародей более не касался Силы Тигра и Алинэ. Оставайся в запасе какой-либо другой способ, не касался бы и сейчас... - Кто вы?..
– властно вопросил Jaer'raeth, когда, по его расчетам, кровь была готова отвечать. И ответ пришел. Конечно, не совсем тот, на который он рассчитывал, но жаловаться было грех. Незнакомое чародейство, сложная и плохо формулируемая цель, в запасе - немалая интуиция и опыт, но отточенные совсем в других отраслях Искусства и для других целей, - при подобном раскладе удивительно, что вообще что-то
Строить расчеты - не стоит, поверь;
планы живут лишь мгновенья.
Намертво заперта в прошлое дверь,
в будущем же - лишь виденья.
Все, что случится, уже решено;
знать нам об этом - не надо,
Ибо единственным к Знанью окном
стали изгнанники ада.
Жалок, кто знает грядущий удел
знает, не властный оспорить.
Жалок, кто путь несвершаемых дел
сделал дорогою скорби.
Жалок, кто умер, и жалок вдвойне
тот, кто живет, умирая;
Жалок, кто мир ищет в вечной войне
сил преисподней и рая.
Медленно вертится круг золотой,
символ времен преходящих.
Кто обретет за последней чертой
власть и познания Спящих,
Кто станет пеплом, на восемь сторон
ветром беспечным развеян,
Кто вспять пройдет по дороге времен?
Жребий живущих - неведом.
Верить в удачу - себя обделять,
верить в успех - безрассудство.
Верить, что жребий способен предать
значит жить мыслью, не чувством.
Верить в судьбу - значит делать себя
равным безгласному праху.
Верить в борьбу - значит видеть себя
жизнь завершившим на плахе.
Жизнь наша - путь, скрытый тенью надежд,
рока туманом багровым;
Цель наша - вырвать у сонма невежд
истину древнего Слова.
Что предстоит? Испытанья. И знай,
тысячи тысяч их будет,
Ибо отчизна нам - странный тот край,
где обитают лишь Люди...
– Теперь ты знаешь, - раздался позади голос Тигра. На таршите он говорил довольно чисто, пусть и с легким, мягким акцентом. - Это мало что значит...
– Jaer'raeth отодвинул чашу рассчитанно-небрежным движением.
– Важно, что знаете вы. - Важно, - согласилась Алинэ, тенью следовавшая за Тигром.
– Мы пришли из сна в сон - и проснуться... вернуться назад можем только вместе с этим сном. Если вообще можем. Чародей не решился изображать понимание, но не мог и смолчать. Не то чтобы он так уж не любил молчать, однако сейчас требовалось слово, сказанное вслух. - Когда жизнь - сон, пробуждение подобно смерти. - Или наоборот, - усмехнулся Тигр, - смерть станет пробуждением. Что произошло с Тартессом, Джеррет? Когда пала печать, когда разорвалось Сердце, - острова мог и должен был пожрать океан, город мог и должен был умереть. А он - заснул, сохранив себя в мире грез. Это, случайно, не ты... отправил его в Навь? - Ничего случайного здесь нет. Как Страж Тартесса, я обязан был сохранить его, любыми доступными средствами и методами. Когда все вокруг летело в Бездну, выбирать было особо не из чего. Я соединил Тартесс со своими грезами, поместив, в некотором роде, внутрь себя самого. Конечно, при этом пришлось замкнуться в коконе Застывшего Времени и забыть о собственном сне... К счастью, Сумеречным много спать не нужно. - И пробуждение стало подобно смерти. Твоей смерти. - Стало, - согласился Jaer'raeth, поднимаясь в полный рост. Чародей расправил плечи и на мгновение избавился от обычной сутулости. Косые лучи заходящего солнца, с усилием проникая сквозь толстые плиты горного хрусталя в овальных оконных рамах, создавали в кабинете Джеррета игру света и тени - любимое его зрелище (в обоих смыслах). Свет раскрашивал мантию в лиловый пурпур, а тени делали ее пыльно-серой. Лицо, расцвеченное серо-лиловыми бликами, на мгновение уподобилось покрытой мельчайшими трещинами маске из темной слоновой кости - такими прикрывали свои черты бесстрастные седые Владыки, восседавшие на каменных тронах Атлантиды, Та-Кемт и Офира... Однако густые волосы и короткая борода чародея оставались черными, неважно, сколько вокруг было света или темноты, а в темных глазах теплились искры столь же темной силы - и на мертвеца он пока что мало походил. - Подобно смерти - стало, - повторил Jaer'raeth, чье имя почти никто не мог произнести правильно ("Джеррет" хоть как-то походило на четкий, высокомерно подчеркнутый выговор Потаенного Царства).
– Будь я по-настоящему живым, я бы и умер. - А, так ты притворяешься, - ехидно заметила Алинэ.
– Удачно, я бы даже не заподозрила... Чародей повел бровью, и вокруг его собеседников возникла тесная клетка, не оставлявшая им даже возможности пошевелиться. Состояла клетка отчего-то не из каменных, бронзовых или железных прутьев, а из снабженных массой шипов и колючек живых стеблей роз, терновника и чертополоха. - Я - Сумеречный, - негромко напомнил Jaer'raeth.
– Возможно, вам неизвестно, что мы видим многие произнесенные слова - в красках, неким подобием радуги или палитры живописца. Зависит это не столько от слов, сколько от придаваемого им смысла. Так вот, мне было бы весьма занятно выслушать один рассказ, а заодно и увидеть его краски. Вопрос в следующем: почему ваши слова о смерти и пробуждении окрашены в цвета тени?
26. Обреченный говорить
Гора с раздвоенной вершиной, подобной сплюснутому седлу, озарилась ожерельем аметистовых огоньков. Покружив в воздухе, огоньки сбились в бесформенное облако, а потом легли аккуратными стежками в двух ладонях над самой удобной из тропинок, соединявших вершину с лежащим у подножия горы поселением. Быть может, следовало сказать "городком"; хотя в нем имелась не одна сотня хижин, лачуг, хибар и прочих жилищ не очень привлекательной внешности, стояли здесь и крепкие каменные дома, часть их имела два этажа, а несколько - целых три! Но как раз то, что делает город городом, здесь отсутствовало. Впрочем, нужен ли этому городу "горОд", что иначе зовется крепостной стеной или хотя бы заграждениями? Он и выстоял-то однажды лишь потому, что был лишен столь явного свидетельства своей незыблемости и защищенности. А может статься, и не однажды... Что ж, решено. Будет - город. А имя ему - Сафед, на благородном наречии благородных курейшитов, не желающих либо не способных ломать свой благородный язык, произнося "Цфат", как это делают Нефилим. Городок Цфат у подножия горы Мерон, со дня своего основания беглецами из пылающего Эрушалайма ожидающий прихода машиаха - мессии. Когда-нибудь он придет именно сюда. То есть придет он в мир вообще, но первый его шаг в мире людей будет сделан на седловидную вершину горы Мерон, а первым городом на его земном пути окажется Цфат. И первой земной пищей его непременно станут теплые лепешки с козьим сыром, какие уже без малого семь столетий каждое утро печет пожилая женщина в домике на окраине Цфата, около тропинки, сбегающей со склонов горы. Одни говорят, что рецепт этих лепешек передается из поколения в поколение, от матери к дочери, другие свято убеждены, что никто никому рецепта не передает, а вот женщина все это время, все эти годы - одна и та же. Третьи тихо ждут и надеются, не осмеливаясь верить. Кто-то не верит и не ждет, но просто живет именно здесь, потому что так сложилось. Кто-то, напротив, ждет - не верит и не надеется; ждет, почти уверенный, что верящие ошибаются, но не осмеливается сам поверить своим расчетам и потому ждет возможности подтвердить их - а быть может, не подтвердить, а опровергнуть, ибо он еще и сам не решил, чего желает больше... Поэтому, когда за два часа до рассвета над горой Мерон загорелись лиловые огоньки, очень многие проснулись. И не просто проснулись, а начали лихорадочные приготовления ко дню, которого так ждали, хотя вовсе не были уверены, что дождутся при жизни. Спустившийся по аметистовой тропинке выглядел откровенно измотанным, каковыми вообще-то посланцы небес не бывают (или не позволяют себе казаться таковыми). Неспешно, чуть ли не спотыкаясь добрался он до окраины городка, где поджидала пожилая женщина с большой плошкой горячих лепешек, только что из очага. Недоверчиво взял одну, явно не понимая, что это такое и зачем оно вообще нужно. Потом, очевидно, вспомнил, вяло попытался улыбнуться, откусил и поблагодарил за угощение. Женщина ахнула; глиняная плошка плюхнулась на каменистую землю Галилеи и разбилась, лепешки посыпались в пыль. Говорил пришелец по-арабски...
Ну пусть не совсем по-арабски, пусть это был на самом деле диалект Магриб эль-Акса, Берберии, - все равно, мессия, явившийся к Избранному Народу Господа Сущего, не мог заговорить ни на каком ином наречии, кроме священного языка Завета! Ну в самом крайнем случае - на арамейском, поскольку говорить ему надлежало с людьми... а люди - существа непостоянные, речь их с годами изменяется, и потомки изъяснявшихся словами Завета теперь зачастую понимали эти слова, лишь увидев их записанными... Но никак не на языке детей Ишмаэля, изгоев, посмевших покинуть раскаленный ад пустыни спустя не сорок дней и даже не сорок лет, а лишь по истечении двадцати пяти столетий!.. Правда, выйдя из песков, дети Ишмаэля чуть ли не в одночасье заставили соседей вспомнить, чего ради они так долго оставались в изгнании. Заставили вспомнить даже тех, кто не читал Завета, кто никогда не слышал и не подозревал о том, что небеса пообещали рабыне Агарь и ее четырнадцатилетнему сыну - силу и власть на земле превыше той, что дарована иным народам. Несколько коротких лет потребовалось армиям под зеленым знаменем священной войны-джихада на то, чтобы вытеснить из юго-восточных и южных стран Внутреннего моря легионы Pax Byzantia, наследников Империи. Только к северу от древней Финикии, в горах Тавра, румы наконец остановили победоносное продвижение всадников бешеного Омара ад-Дина, остановили - а потом и отвоевали часть прежней территории... но только часть. Нефилим пришлось защищать свои земли самостоятельно. Как это было всегда, по правде говоря... Они и защищали. Как могли. А точнее, как могли себе позволить могущество древнего народа было немалым, однако далеко не все, на что это могущество было способно, Нефилим смели пустить в ход. Не потому, что опасались ответного удара: арабы научились в изгнании многому, но со знаниями и умениями Сошедших не им было тягаться. Страшило само могущество, ибо не изгладилась покуда из цепкой памяти Нефилим участь страны, вошедшей в мифы народов Внутреннего моря под именем Атлантиды. Перешедшие, Ивриим, могли верить в легенды о тучах пепла, каменных дождях, погибельном огне и великом потопе - но Нефилим знали правду и помнили о последствиях. Потому и не могли позволить случившемуся тогда повториться. Даже под угрозой нашествия "двоюродных братьев", как звали детей Ишмаэля - и звали с полным на то основанием, ведь Ишмаэль тоже был сыном Авраама из Ура, первого из Перешедших...
Орас кое-что знал обо всем этом и раньше; будучи Несущим Огонь, он сумел уловить витающие в воздухе настроение так же четко, как если бы ему это рассказали во всех подробностях. Доводилось магу слышать и о Сафеде Белокаменном, мудрые жители которого окрашивают в священный голубой цвет (чего ему не было дано видеть) крыши своих домов, оконные ставни и двери, чтобы отвести глаза воздушным слугам Иблиса. И еще кое-что было известно Орасу... причем не от Зу-ль-Аккана, презиравшего учение Перешедших. Пусть его сочтут лжемессией, пусть попытаются предать всем возможным карам, пусть это даже получится - дело теперь не в этом. Дорога из тьмы действительно привела мага туда, где могла, должна была отыскаться помощь против идущих позади него ужасов Старого Мира. Именно потому, что привела дорога именно сюда, они двигались позади и не пытались, не осмеливались обогнать - даже когда путь открылся полностью. Ведь как раз здесь родилось то, что кое-кто из людей понимающих зовет "опасным сиянием". Zohar. Книга, которая больше, чем книга, учение, что выше, чем учение, ключ, что ценнее, нежели ключ, знание, которое отнюдь не просто знание... Опасное сияние, способное быть и всем этим, и ничем из этого, и - что как раз и требовалось сейчас, - надежным щитом и острым мечом. Орасу нужно было лишь направить это сияние на тех, кто скрывался за его спиной. Он знал, что сделает это, даже если сияние поглотит его самого. Сделает, если только сможет. Огонь все еще был внутри него и все еще подчинялся Владыкам. И сам маг все еще принадлежал огню, не властный сделать ни одного движения сверх разрешенного. Все, что он сейчас мог - это думать. Думать и говорить. Значит, так и будет позднее назван новый лжемессия белокаменного Сафеда. Обреченный говорить.