Искусство - вечно

Иторр Кайл

Всмотрись в живой хрусталь морской воды

И позабудешь райские сады.

И многие изгнанники земли

Приют и счастье в море обрели...

– Выбрались...
– Ze'ev выпустил штурвал, подхватил выпавший из глаза монокль и опустился на крышку рундука.
– Хальда, бери руль и держи потихоньку под ветер. Шорр, попробуй определить, куда нас занесло... Хьорт, подавай обед. - Уже несу, ай, несу, кэп... Действительно, перед капитаном в момент появился котелок с горячей, жирной похлебкой, приправленной какими-то травками (откуда Хьорт добывал их посреди океана, ведал лишь он сам). Звучное чавканье не очень мешало Ликиду.

Приют и счастье, радость и покой

Всем, кто в удел достойный верит свой.

Всем, кто желает полной жизнью жить,

Дарована вода и право пить.

Шорр издал скрежещущий горловой звук, от которого Ze'ev чуть не поперхнулся - небывалое дело!
– а Витольф подскочил на два локтя, нашаривая за поясом свой нож-коготь из черной бронзы. Хальда, к счастью, не бросила управление, однако судно резко вильнуло. - В чем дело, hoplitos?
– резко спросил капитан. Шорр еще раз посмотрел на свое хрустальное блюдце, потом поднял почти обезумевший взгляд. - Мы в двух лигах от Тартесса, кэп. - Ну и что? Можно сделать остановку и набрать воды. Призраки не помешают нам. - Зеэв... Тартесс снова стоит... Капитан резко встал, опрокинув горячую похлебку на свой обожаемый белоснежный китель - и не заметив этого. - Повтори, - тихо, очень тихо произнес он. - Тартесс снова стоит, - прошептал Шорр.
– Сейчас мы в 1469 году римской эры, а он - стоит! Такой, каким был до падения!.. Только Ликид, который не ведал, о чем идет речь, безмятежно заканчивал свой стих:

Но не уйти, не скрыться никуда,

От берега до берега - вода.

Белеет в синем море утлый челн,

Скользя меж пенных гребней тяжких волн...

20. Удел безумцев

Она была пленницей и хорошо понимала это. Возвращенный из небытия город-призрак Тартесс (или Таршиш), о котором иногда рассказывала мать, не смог бы задержать правнучку Эндорской волшебницы.

Никакому месту силы, реальной или мнимой, такое было не по силам. Зато Джейрат - звали его не совсем так, но точно воспроизвести имя тартесского чародея Саилар не могла, вот он-то держал ее крепко, и не собирался ослаблять уз. Дело заключалось отнюдь не в могуществе или опыте. Чародей превосходил ее, однако Саилар могла бросить ему вызов или просто попытаться бежать: оба выбора давали реальные шансы на успех. Загвоздка была в том, что как раз выбирать-то она и не смела. Дети... Молодая женщина вздохнула. Вот на этот крючок ее и поймали. Саилар не знала, какой из подручных Иблиса указал чародею, что за возможность иметь собственных детей она бы душу отдала. Даже свою, хотя чужую приятнее и предпочтительнее. Однако Джейрат узнал ее тайну. И дал понять, что способен посодействовать. После этого отказать Саилар уже не могла, и сопротивлялась своему решению только потому, что не в состоянии была просто так соглашаться на чьи бы то ни было требования. Воспитание было сильнее, чем желание - но недостаточно сильным. Требования Джейрата, впрочем, были довольно просты. Можно сказать, скромны. Он просил лишь позаботиться о странных младенцах, найденных, по его словам, на берегу, да время от времени общаться с ним, просвещая в вопросах того, что стало с миром за те два с лишним тысячелетия, пока Тартесс лежал в руинах. Берберская ведьма не раз предупреждала дочерей: никогда, ни при каких обстоятельствах не считайте, что сумели получить у чародея больше, нежели отдали взамен! Саилар вовсе не забывала этого, однако Джейрат желал столь немногого... Она была пленницей, чьи малейшие требования исполнялись мгновенно. В свое время Саилар не без труда привыкла к слугам, которым эр-Рахман поручил удовлетворять капризы трех жен. С таким же трудом она привыкала теперь к созданиям, переданным чародеем в ее подчинение. Именно к созданиям - людьми они никогда не были. По правде говоря, Саилар вообще считала их призраками, так как у слуг была мерзкая привычка проходить сквозь занавесы и портьеры, не поднимая их, передвигаться беззвучно, а общаться (и с нею, и между собой) исключительно с помощью мыслей. Дотрагиваться до них молодая женщина никогда не пробовала, ее при одной мысли об этом пробирала дрожь. Поначалу все жители Тартесса казались ей такими, бесцветными и блеклыми тенями существ, некогда принадлежавших к миру живых, но давно покинувших его. Через некоторое время, однако, ведьма увидела, как тени обретают плоть. Случилось это, когда она вынесла "на прогулку" обоих близнецов, ибо была свято убеждена, что младенцам куда полезнее и приятнее дышать свежим воздухом открытого пространства, а не пылью цитадели Джейрата (как всякий чародей, он испытывал к уборке просто-таки физиологическое отвращение, хотя нечистоплотен отнюдь не был). Посреди прогулки Саилар внезапно оказалась в большой, хотя и не очень плотной толпе людей с вытянутыми, узкими лицами, светлее берберских и мавританских, но темнее либийских; мелкие, точеные черты их напоминали жителей восточной Испании, а глаза и вовсе переливались различными оттенками самоцветных камней - черные костры, пылавшие под вечно нахмуренной порослью сросшихся бровей Джейрата, явно были исключением для прежнего Тартесса. Он и сам охотно подтвердил это предположение, стоило только ведьме вслух проявить интерес... Несколько минут - потом наваждение рассеялось, она вновь стояла посреди пустой улицы, и лишь тени окружали ее. Однако теперь Саилар вовсе не была столь уверена, что тут наваждение, а что - явь. Джейрат в ответ на этот вопрос что-то пробормотал на неизвестном ей гортанном наречии, пожал плечами и проговорил на своем примитивном берберском, не желая прибегать к чарам Ньоса: - Мы видеть не все. Лишь то, что мочь. Наши чувства обманывать себя и обманывать нас. Обмануть можно многих. Но - не всех.
– И кивнул в сторону младенцев, за эти две недели заметно подросших и выглядевших теперь полугодовалыми, если не старше.
– И не спрашивать, почему. Чувствовать, не сказать. - Обманывают - почему?
– Таршит, речь Тартесса то бишь, Саилар также начала изучать; говорила она лучше, чем Джейрат на берберском, хотя слов тот запомнил больше.
– Это - для чего? - Не "для чего", - поправил чародей.
– Отчего. Причина есть. Не сказать пока. Рано. - Связано это с...
– не сумев найти слова для "разрушение", ведьма выразительно всплеснула руками, - так? - Событие. Не причина. Объяснить потом, когда... - Когда - что? - Когда все возвращаться. Стать, как тогда. Тут уж Саилар перешла на родной берберо-мавританский диалект. Отчихвостив соответствующими словами и Джейрата, и весь чародейский род, она чуть-чуть успокоилась и провозгласила: - Время не стоит на месте, оно идет вперед, по ободу серебряной спирали, которую кое-кто возомнил златым колесом. Как было - никогда уже не станет. Возврата не бывает. Похоже - быть может, но возврата - никогда! Джейрат, к ее удивлению, рассмеялся. Весело, искренне - она даже не думала, что сумрачному чародею доступно столь человеческое чувство. - Видеть это?
– он взял узкую полоску папируса и уголек, поставил две отметки - одну у одного конца полоски, другую у другого.
– Вот "вчера". Вот "завтра". Между ними, - пальцы легко отмерили расстояние, - есть ладонь и еще половина. Так? - Так, - кивнула ведьма, не вполне понимая, к чему тот клонит. Папирус свернулся в кольцо. - А теперь между ними есть только один палец, - продемонстрировал Джейрат.
– Теперь смотреть сюда... Папирус развернулся, чуть повернулся и свернулся вновь, странно перекрутившись. Палец Джейрата скользнул от одной отметки по краю желтоватой полоски, обошел ее полностью, сделал еще одну петлю и оказался на прежнем месте. - Лента Мебиуса, какой иногда играют румские arithmetici, - наконец поняла Саилар.
– Слышала о таком фокусе, но сама никогда не видела. - Ты лучше знать. Это - символ... дороги. - Пути, - поправила ведьма. - Да, наверное. Символ Пути. "Вчера" - быть... было и будет. Но чтобы достичь его, надо сперва побывать здесь, - ноготь чародея поставил отметку напротив угольной черточки "вчера".
– Это тоже "вчера". С другой стороны... не сказать лучше. - Не нужно. Действительно, это было ни к чему. Саилар не обучалась Высокому Искусству в Башнях чародеев, но столько-то в их делах понимала. У всего на свете есть своя оборотная сторона. Оборотная сторона яви - сон. И, с каким-то извращенным удовлетворением поняла она, Тартесс - сегодняшний Тартесс - и есть сон. Который еще станет явью, но для этого ему сперва надо проснуться. Для этого - его надо пробудить! А сделают это... - Уже, - поправил Джейрат.
– Да, это они. - Возвращать былое, воплощать воспоминания, - это удел сказителей, а не магов... - То, что мы не изгнать и позвать, а придти и уйти само, - возвращать такое есть безумие, - мрачно усмехнулся чародей.
– Только иногда принимать такое есть надо. А если надо - можно принять даже удел безумцев.

21. Опасное сияние

Мир за спиной идущего издавал весьма красноречивое шуршание и поскрипывание. Орас не оборачивался. Незачем. Он и так знал, что это просыпается сила, спящая со времен Великой Войны. Сила мира, который победители-люди назвали Старым. Побежденного, втоптанного в грязь, стертого в порошок мира, недобитых остатков которого победители, однако, до сих пор опасались. И правильно опасались. Владыки мертвого мира также были мертвы. И все же сила Их была покуда способна совершить кое-что реальное... Тут маг засомневался, можно ли считать реальным талант стихотворца, потом пожал плечами. Хорошо, пусть сам этот талант не совсем реален, но его ПОЯВЛЕНИЕ - уж точно реально. Орас не считал себя чем-либо обязанным Владыкам. Он сыграл - и выиграл. Они исполнили то, что он потребовал в награду; случись проиграть - Их пожелания выполнял бы он. Такова жизнь (для подобных ему, по крайней мере). Юноша принимал правила игры и не испытывал к Владыкам той холодной ярости, с которой вспоминали Старый Мир иные из людей. Собственно, как раз Иные-то по большей части и вспоминали... Маг поморщился. Зу-ль-Аккан этих самых Иных чуть ли не боготворил - ну не то чтобы боготворил в прямом значении этого слова: он им не поклонялся, жертв не приносил, с молитвами обращался лишь к Аллаху, как и подобает правоверному. Но он утверждал, что они и только они из всего человечества достойны зваться Людьми, остальные же как были грязью, в которую всесильный Аллах некогда вдохнул жизнь, так ею и остались. На прямой вопрос Ораса "почему" последовало подробнейшее объяснение, сводившееся к коротким и весьма выразительным словам: голова человеку дана не только для того, чтобы он туда ел. Однако что же такое особенное отличало умеющих думать от всех прочих, коль они получили прозвание "Иные", - этого учитель разъяснять не стал. То есть не то чтобы вовсе не стал, но понять ученику так ничего и не удалось. Может быть, Орас был не самым лучшим и самым усердным учеником. Теперь он мысленно соглашался со многими упреками Зу-ль-Аккана, а кое-какие эпитеты еще и усилил. Конечно, он был дураком, пренебрегая знаниями, что предлагались ему с дорогой душой, даром; теперь за ответы на те же самые вопросы приходилось дорого платить. И если плата эта выражалась в дирхемах или динарах - да хоть бы и в румских солидах!
– ни один маг не счел бы, что это дорого, какую бы сумму с него ни затребовали... Теперь - Владыки шли за ним по пятам. Ну пусть не сами Владыки - только некоторые Их слуги, некоторые носители Их силы, сила ведь сама по себе передвигаться не способна, - но все-таки... Орасу даже казалось, что он, подобно великому Зу-ль-Карнайну, выступает впереди своих легионов, огнем и мечом прокладывая себе дорогу на край света. Маг, впрочем, быстро избавился от этой мысли. Полководец Искандар Двурогий, царь старой Эллады, далекого предка Рума-Византии, прокладывал себе дорогу с помощью СВОИХ солдат. Ну а Орас был более чем уверен, что движущаяся за его спиной сила не принадлежит ему и подчиняться не станет. Разве что сами Владыки прикажут, однако такого приказа не будет. И значит... И значит, если он остановится, сила эта втопчет его в пыль. Ни на миг не промедлит. И пойдет дальше - люди ей не нужны.

Живыми. Орас вздохнул. Ненавидеть-то Владык он не ненавидел, но и иллюзий по отношению к Старому Миру не питал. Уж если кого Владыки и имели основания недолюбливать (каковое слово является значительным преуменьшением), так это людей. За которых во время оно, рассказывал Зу-ль-Аккан, Они дрались против богов (языческих богов, поморщился Орас, ибо люди не ведали еще слов Аллаха - случилось все это до того, как родились принесший свет истины в мир пророк Мухаммад, мир ему, и Муса Видящий Путь - наби Муса, что провел беглецов-Нефилим по дну морскому... даже сами отец Исмаил и праотец Ибрагим тогда вряд ли появились на этом свете). В битве Владыки утратили немалую часть могущества, но одолели. И после всего этого люди восстали против своих спасителей, развязав новую войну, едва не отправившую всех и вся в ласковые объятия Иблиса; а победив - предали прежний мир забвению и проклятию... Кто был прав, не имело никакого значения. Теперь - не имело. Теперь - случись Владыкам выйти из своей смертной темницы, людям небо покажется с овчинку. Владык не интересует, что среди ныне живущих нет уже тех, кто спровадил Их по ту сторону бытия. Их не интересует, что среди ныне живущих очень мало тех, кто вообще знает о самом существовании Старого Мира. Владыки вообще не интересуются ничем. Только собою. Орас встретился с Ними лицом к лицу и понял, что Зу-ль-Аккан не преувеличивал. По крайней мере, тут - не преувеличивал. С Ними мир возможен только в одном случае: если между Владыками и людьми встанет стена, преграда. Достаточно надежная, чтобы Владыки не смогли ее пробить, и достаточно незаметная, чтобы люди не захотели посмотреть, что скрывается по ту сторону. Все это он знал. Теперь - знал. Мог бы и раньше понять, ведь учитель часто затрагивал эту тему. Увы, глаза молодого мага, похоже, не способны были не только различать цвета, но и видеть то, что ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нужно видеть. Однако, теперь упреками делу помочь было нельзя. Орас шел сквозь темноту, преследуемый слугами Владык, и знал, что прокладывает для Них путь в реальный мир. Знал, что совершает предательство, для которого и слов-то ни в одном языке нет. Знал, что должен развернуться, взорваться в лицо идущим позади пылающим в его крови огнем, уничтожить при этом и их, и себя самого - лишь бы прервать этот путь, лишь бы надежно замкнуть, запечатать прореху в темнице Владык. Все это он знал. И - не мог сделать ничего иного, кроме как продолжать движение, рывками переставляя ноги, одну за другой. Правая... левая... правая... левая... Пока он мог выбирать направление, выбирать, куда поставить ногу. Частично. Остановиться - уже не мог, повернуть назад - тоже. Несущий Огонь. Прав был ящер, предупреждая об гибельных опасностях этого огня. Но Орас полагал, что тот имеет в виду собственно гибель, смерть, и - как всякий маг - рассмеялся в лицо этой опасности. Идиот. Он ведь знал, хорошо знал, что драконы не считают смерть - опасностью! Пленение, утрата свободы! вот то, чего Крылатые боятся настолько, что открыто говорят об этом. Вот то, что способно обратить в бегство дракона, который сам заставит целое войско напрудить под себя (а потом вылизать все это). Пленение. Орас не был пленником Владык, иначе не смог бы одолеть воздвигнутую для Них преграду. Зато он был пленником подаренного Владыками огня, надежно запечатавшего все девять дверей его тела - и теперь медленно просачивающегося внутрь, подобно тому, как армия ведет планомерную осаду хорошо укрепленной твердыни... Огонь не принадлежал Владыкам, он принадлежал ему, Орасу!
– да только сам Орас тоже принадлежал огню. А Владыки знали, как и чем подкармливать пламя, чтобы оно горело нужными цветами... цветами, которых маг различать не умел. Несущий Огонь. Он шел сквозь темноту - туда, где скорее угадывалось, чем различалось нечто, от темноты отличающееся. Все, что отлично от тьмы, суть свет, наверняка сказали бы мудрецы. Быть может, нечто в этом роде они и говорили в свое время; великим знатоком их речей Орас не был, но даже если бы и был помочь это сейчас не могло. И все же... "Свет!" - нет, понял маг, не свет. Сияние. Опасное сияние.

ЭПИЗОД. ПАСТУХ

Свирель тихо журчала в ночи. Журчала нежно и изысканно, хотя и вырезана была самым обычным ножом из самого обычного тростника, какого полным-полно в верховьях Дуэры - впрочем, как и на берегах многих других рек. Костра пастух развести сегодня не удосужился: погода теплая, в случае чего - старый плащ из овчины был при нем. Ну а самим овцам все равно, у них собственная шкура имеется... Волки? А что - волки? Он невольно фыркнул, сбиваясь с ритма. Волков пускай боятся эти потомки имперских колонов, пришельцев-вандалов и отщепенцев-иберов. Волки могут загрызть испанца, но не одного из тех немногих, в ком течет древняя кровь. Пастух мысленно шуганул молодую овечку, подошедшую слишком близко к границе защитного круга, и вновь возвратил мелодии плавное течение. Навряд ли к этой музыке подходили какие-нибудь слова, он ведь буквально только что сочинил ее...

У изгиба реки возле плачущих ив серебристых

зеленеет трава над округлым могильным холмом.

Под холодной луной шелестят беспокойные листья,

вспоминая о том,

вспоминая о том,

что кошмарным нам грезится сном...

Он резко тряхнул головой, прогоняя наваждение. Поднялся. Огляделся - никого. Наваждение? Верилось в это слабо. Услышать звук, которого никто не произносил, увидеть свет, которого никто не зажигал, - такое иногда случается. Даже с людьми древней крови. Однако услышать не звук, но слова, причем связные слова!
– это больше, чем способно создать любое наваждение. Если только не вспоминать, что "наваждение" суть "ожидание Нави", и не думать о том, КТО там ждет... Конечно, после этого пастух уже не мог прогнать темное подозрение туда, откуда оно возникло. Не мог и просто сидеть, покрываясь хладной испариной страха в ожидании неминуемой кончины. Смерть, учили мудрые, нужно встречать так, чтобы ей самой захотелось удрать от тебя во все лопатки. Он не думал, что когда-нибудь такое выпадет на долю именно ему, но коль уж так случилось... Тростниковая дудочка вновь коснулась губ пастуха. Вновь полилась тихая мелодия, и вряд ли кто-либо сумел бы понять, что музыкант просто умирает от ужаса. Из темноты пришли слова. Беззвучные, как и прежде, однако слышал их человек вполне отчетливо.

Сны приходят из тьмы, из забытого нами былого.

Сны приходят, когда нам пора глянуть правде в глаза.

Сны приходят из тьмы - и во тьме растворяются снова,

потому что нельзя,

потому что нельзя

во плоти возвратиться назад.

Понимание пришло само. Отложив свирель, он отстегнул пояс с ножом - холодное железо все равно бессильно против тех, кто ждал за чертой защитного круга и не пересекал ее не потому, что полагал сию черту преградой. Развязал тесемку и снял браслет-талисман с девятью стилизованными фигурками небесных покровителей, что незримо опекали его с самого рождения. Задумчиво потянулся с висящему на шее главному оберегу, солнечному кресту. Взвесил бронзовый знак на ладони и также отложил в сторону. Потом пастух вновь взял дудочку и заиграл.

Но былое - не сон, что бесследно исчезнет с рассветом.

Жизнь - лишь тонкая нить между "помню", "не знал" и "забыл".

Перережь эту нить - и меж ними останешься где-то,

позабыв, как ты жил,

позабыв, кем ты был,

потеряв все, что прежде любил.

Бледные лунные лучи беспрепятственно пронизывали их призрачную плоть, не оставляя отметин и следов. Овцы мирно дремали, не чувствуя опасности - впрочем, им нечего было чувствовать, для них-то опасности не было. Откуда-то сверху донесся протяжный крик козодоя; в восточной части небосвода появились первые признаки приближающегося рассвета. Рассвета, которого - он знал - ему уже не увидеть.

У изгиба реки, под корнями серебряной ивы

зеленеет трава на пологом могильном холме.

Это просто обман, полагать, что покуда вы живы...

Вы живете во сне,

в разрушительном сне

хоть проснуться могли бы вполне...

Пастух крепко стиснул свирель. Тростник уныло хрустнул. Он шагнул вперед, пересекая границу. Хладные призраки двинулись навстречу человеку, окружая его - и медленно, с наслаждением высасывая его тепло... его жизнь.

22. Дорога к власти

Когда-то Аста привела вандалов в эти плодородные и теплые края, где было достаточно места и для жаждущих битвы, и для не желающих сражений. Когда-то благодарные племена воздвигли ей храм, а Верховная жрица Асты-Ведущей говорила на совете после вождя вождей. Она редко вмешивалась в жизнь вандалов, реже, чем жрецы Митры или Белого Христа - но уж если вмешивалась, слово ее становилось законом. Потом, когда вожди вандалов приняли королевские и княжеские звания, к словам Верховной жрицы они прислушивались мало, однако простой люд отношения к Богине не изменил. К Богине - но не к жрецам. Их по-прежнему побаивались, им по-прежнему приносили дары и пожертвования, дабы те замолвили перед Астой словечко-другое - особенно во время засухи, так как первой из ипостасей Асты считалась Дева Дождя. Внешне - все шло по-старому. Внешне - все старые обычаи и ритуалы, где участвовали жрецы Асты, соблюдались даже в городах, а уж в поселениях и подавно. Но кое-что из этих ритуалов ушло. Выхолостило живую душу, оставив лишь оболочку. Оболочку красочную и пока достаточно прочную, чтобы существовать. Вот только жизни в ней - не было. И сделанное бароном Вальмундом, хоть и казалось сперва посягательством на святое, все равно бы скоро случилось. Не теперь, так через год-другой. Разграбить храм Матери-Асты, как когда-то вандалы грабили храмы старых имперских богов? Весть об этом разошлась по Астурии весьма быстро. И многие знатные люди со вздохом подумали: ну почему мне самому такое в голову не пришло! Наемников Тарана барон щедро одарил, выделив дополнительную долю из храмовой добычи. Как водится, предложил остаться у него на жаловании. Как водится, получил вежливый отказ. Дон Вальмунд переговорил наедине со старшиной, предложив земли, титул и полную защиту от всех прежних... недоброжелателей. Таран, однако, не пожелал расставаться со свободой. Тогда барон прозрачно намекнул, что захватом храма Асты его планы не ограничиваются, это лишь первый шаг на длинной дороге. Наемник понимающе кивнул и согласился, что на подобной дороге помощь нескольких умелых мечей не будет лишней. Вальмунд повторно предложил Тарану титул, серебряную перевязь для спаты и трехцветный герб. Поскольку старшина наемников знал, что это соответствует как минимум положению самого барона, дорогу предстояло одолеть действительно длинную. Он обещал подумать. И Таран, и Вальмунд понимали, что когда настанет час, наемники придут на помощь барону. За достойную плату, конечно, но придут и будут делать то, что умеют делать. А главное - то, что умеют делать только они. Сражаться на стороне того, кто платит, и неважно, на чьей стороне право и обычай. Потому что серебром платы и сталью мечей, а не правом и обычаями, прокладывается дорога к власти.