Исландский рыбак
Шрифт:
Когда есть привычка к воздержанности, чувства тоже засыпают – и довольно надолго.
Жан-Франсуа из Нанта,Жан-Франсуа,Жан-Франсуа!…Теперь рыбаки всматривались в нечто едва приметное на сером горизонте – легкий дымок, идущий от поверхности моря, будто крохотный хвостик, тоже серый, только чуть темнее неба. Глаза, привыкшие обследовать глубины, быстро заметили его.
– Пароход, вон там!
– Я думаю, – сказал, приглядевшись, капитан, – что это патрульный корабль…
Легкий дымок принадлежал кораблю, везшему рыбакам известия
Судно медленно приближалось; вскоре стал виден его черный корпус, это был крейсер, обходивший западные фьорды.
В то же время поднявшийся слабый ветер, от которого стало покалывать в носу, местами разукрашивал поверхность спящих вод: он набрасывал на сверкающее зеркало сине-зеленые рисунки, они тянулись полосами, раскидывались веерами, ветвились в форме мадрепоровых кораллов. Все это происходило быстро и с легким шумом. Ветер был знаком пробуждения, предвестником конца долгого оцепенения. Небо сбросило пелену и сделалось ясным; сместившийся к горизонту туман, похожий на скопления серой ваты, образовывал нечто вроде мягких стен вокруг моря. Два бесконечных стекла, между коими находились рыбаки – стекло сверху и стекло снизу, – вновь обретали необычайную прозрачность, точно прежде были запотевшими, тусклыми и кто-то протер их. Погода менялась, но менялась слишком быстро, и это не сулило ничего хорошего.
Со всех сторон стали подходить разбросанные поблизости французские рыбачьи суда – бретонские, нормандские, из Булони и Дюнкерка. Словно птицы, слетающиеся на зов, они потянулись за крейсером; суда, заполняя собой бледное пустынное пространство, появлялись даже там, где еще несколько мгновений назад горизонт был пуст.
Не довольствуясь медленным дрейфом, они расправили паруса на внезапно подувшем свежем ветру и стали приближаться скорее.
Исландия тоже показалась в дальней дали, словно и она хотела приблизиться; все отчетливее виднелись ее огромные голые скалы, солнечные лучи освещали их только сбоку, снизу и будто нехотя. За нею тянулась другая Исландия, похожего цвета, становящегося все более ярким, но она, эта другая Исландия, была всего лишь химерой, а ее еще более громадные горы – лишь сгустками пара. И солнце, всегда низкое, не способное подняться, как бы волочащееся по земле, виднелось сквозь этот иллюзорный остров так, что казалось лежащим впереди него, являя взору нечто непостижимое! У солнца уже не было гало, оно вернуло себе четкие очертания и скорее походило на убогую желтую планету, которая, умирая, остановилась в нерешительности посреди хаоса…
Бросивший якорь крейсер теперь был окружен целой флотилией рыбацких судов, от которых, словно ореховые скорлупки, отделялись лодки с суровыми длиннобородыми мужчинами в грубой одежде.
Всем им, точно детям, нужно было что-то попросить на борту: лекарств для лечения небольших ран, продовольствия, писем, сделать ту или иную починку.
Кое-кто прибыл, чтобы их по распоряжению капитанов заковали в кандалы за поднятие бунта на корабле; все провинившиеся состояли на государственной службе и считали такое наказание совершенно естественным. Когда тесный кубрик на нижней палубе заполнялся четырьмя или пятью здоровенными молодцами, лежащими на полу с железом на ноге, старый боцман, которому нужно было запереть их на замок, говорил: «Ложись наискосок, сынки мои, а то не пройти», – и они, улыбаясь, послушно исполняли просьбу.
В этот раз исландцам пришло много писем. Среди прочих два были адресованы на «Марию»: одно – месье Гаосу Янну, другое – месье Моану Сильвестру (последнее пришло через Данию в Рейкьявик,
Старшина, ведающий почтой, доставал письма из парусиновой сумки и раздавал их, подчас с трудом разбирая адреса, писанные неразборчивым почерком.
Капитан говорил:
– Поторапливайтесь, поторапливайтесь, давление падает.
Он слегка тревожился, видя все эти ореховые скорлупки на воде и большое количество рыбаков, собравшихся в столь неспокойном районе.
Янн и Сильвестр имели обыкновение читать свои письма вместе.
На сей раз чтение происходило под полуночным солнцем, светившим с высоты горизонта и все так же казавшимся умершей звездой.
Оба сели в стороне, в укромном уголке палубы, и, обняв друг друга за плечи, принялись читать очень медленно, дабы лучше проникнуться всем, о чем сообщалось из родных краев.
В письме Янна Сильвестр прочел известия о Марии Га-ос, своей невесте; из письма Сильвестра Янн узнал забавные истории старой бабушки Ивонны, которая не имела себе равных по части развлечения тех, кто находился далеко от дома; в конце он увидел строчку, которая касалась его: «Привет от меня Гаосу-сыну».
Когда оба письма были прочитаны, Сильвестр робко протянул закадычному другу свое, чтобы он оценил красоту почерка той, чьей рукой оно было написано:
– Смотри, какой красивый почерк, правда, Янн?
Но Янн, прекрасно знавший, о ком идет речь, пожав плечами, отвернулся, всем своим видом давая понять, что ему уже надоели с этой Го.
Сильвестр аккуратно свернул несчастный клочок бумаги, к которому выказали такое пренебрежение, положил в конверт и спрятал на груди под тельником.
«Конечно, они никогда не поженятся, – с грустью думал он. – Но чем она ему не угодила?..»
Колокол на крейсере пробил полночь, а они все не двигались с места, мечтая о доме, о тех, кого с ними рядом не было, и еще о многом другом…
В какой-то момент вечное солнце, чуть замочив краешек диска в море, вновь начало медленно подниматься.
Настало утро…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Оно, это исландское солнце, изменило свой цвет и вид, и новый день начался со зловещего утра. Окончательно сбросив пелену, золотой шар посылал на землю мощные лучи, точно струи, пересекавшие землю и предвещавшие ненастье.
Уже несколько дней стояла слишком хорошая погода, и это должно было кончиться. Ветер обдувал скопище кораблей, словно хотел разогнать их, избавить от них море. И корабли стали рассеиваться, обратились в бегство, точно поверженная армия от одной лишь выписанной в воздухе угрозы, по поводу которой, впрочем, уже не могло быть никаких сомнений.
Ветер крепчал, приводя в дрожь людей и корабли.
Волны, еще небольшие, бежали одна за другой, накатывали друг на друга; сперва они были украшены белопенными гребешками, потом из них с потрескиванием стал куриться парок. Возникало впечатление, что все это какое-то варево, что об него можно обжечься. Резкий звук с каждой минутой усиливался.
Никто уже не думал о ловле, а только о том, как бы удачнее сманеврировать. Удочки давно были убраны. Корабли спешили покинуть прежнее место – одни пытались вовремя укрыться во фьордах, другие предпочитали оставить позади южную оконечность Исландии, полагая, что надежнее уйти в океан и мчаться по свободному пространству при попутном ветре. Еще какое-то время они видели друг друга, то тут, то там в волнах показывались паруса – мокрые истрепанные ветром тряпицы, но все же стоящие, словно детские игрушки из бузиновой сердцевины: на них дуют, пытаясь опрокинуть, а они снова возвращаются в прежнее положение.