Испанец
Шрифт:
– Отчего же глупое? – вступился де Авалос. – Нет, вовсе нет. Этот бык умен. Вы же сами желали ему победы? И он ее заслуживает. Вообще, тореро очень уважают своих соперников-быков. Бык может дать тореро все – известность, славу, - и все отнять – в том числе и жизнь. Как же считать того, кто может так много, глупцом?
Но в Веронику словно бес вселился; откровенные чувства Марины, ее переживания раздражали женщину. Да еще и красующийся на арене Эду, с этими его поклонами, с красивыми пластичными движениями, отчаянный и дерзкий… Веронике нестерпимо захотелось все испортить, все сокрушить, чтобы Марина не смотрела с таким восторгом на молодого человека, чтоб исчезло из ее глаз
«Неплохо было б, - с непонятной ей самой злостью подумала Вероника, - чтоб бык попортил красавчику мордашку… или еще чего, чтоб Полозкова сделала виноватую физиономию, извинилась и больше не подходила к нему! Небось, если б это монструозное чудище выбило красавчику глаза, у этой дурочки поубавилось бы желания с ним целоваться… Ну давай, хвостатый! Это твой звездный час! Я люблю только победителей!»
Словно услыхав ее злые мысли, бык взбрыкнул, кинулся на бандерильеро и сшиб его с ног. Зрители снова закричали, беспокоясь, в едином порыве повскакивали на ноги, и Марина вместе со всеми, потому что видела, как Эду пытается отвлечь на себя внимание быка от поверженного человека. Бык всего лишь мотнул головой в его сторону, а тореро отлетел, как мяч, на несколько метров. Новая жертва заинтересовала злобное чудовище больше, он ринулся добивать тореро, и Эду стоило много сил подняться на ноги как можно проворнее и увернуться от разъяренного быка. Тот старался настигнуть, достать, наскакивал, и Эду все уходил и уходил от удара, хотя каждый миг казалось, неуемное животное вот-вот нагонит его и поднимет на рога.
Марина не понимала, что кричит во все горло, глядя как страшный окровавленный зверь преследует Эду, норовя догнать уворачивающегося тореро и ударить еще раз, мстя за свою боль. И стоит Эду оступиться, стоит лишь запнуться, задержаться на миг, как бык его достанет и разорвет рогами. Но, кажется, сил у животного оставалось все меньше, и бык остановился, устав преследовать слишком прыткую жертву; он встал, соображая, на ком выместить свою злость, а Эду, все еще пятился, не сводя глаз с чудовища, отступал, и Марина с ужасом заметила, что с каждым шагом он хромает все сильнее и сильнее.
На безопасном расстоянии Эду все же опустил взгляд, провел рукой по бедру. Удар быка, отбросивший его на песок, оказался не так легок и безобиден, как казалось сначала. Черные брюки были вспороты на бедре, красивое золотое шитье темнело от крови. Эду зажмурился, крепко сжал свое колено, согнулся, пережидая боль, которая навалилась на него теперь, когда опасность отступила. К нему спешили помощники, чтобы увести с арены, и Марина изо всех сил прижимала ладони к губам, чтобы сдержать рвущийся крик.
Краешком глаза она увидела Иоланту – та сидела все так же неподвижно, но более расслабленно, обмякнув, будто ее тело лишилось сил. На ее побелевшем лице читалось некоторое облегчение. Наверное, она думала, что все самое страшное на сегодняшний день позади, и можно было расслабиться и не думать о плохом.
Марина тоже присела на краешек сидения, опустила руки на колени, стараясь скопировать позу Иоланты, изо всех сил стараясь не разреветься, не показать растерянности и испуга. Эду, наверное, не хотелось бы, чтобы его поражение, его слабость оплакивали бы его близкие, особенно она, Марина. И потому девушка нашла в себе силы несколько раз хлопнуть в ладоши, провожая Эду с арены.
Вероника была довольна; она изо всех сил старалась скрыть улыбку, но поглядывала на Марину издевательски. Ей очень хотелось вывести девушку из себя, чтобы лопнула натянутая до предела струна ее терпения, чтобы та раскричалась и расплакалась, чтобы не смела строить из себя приличную
«Как же не так, - зло думала Вероника. – Ты никто, и звать тебя никак, и место твое на рынке, помидорами торговать! Думаешь, удастся выдать себя за ровню гранду? Как же не так!»
– Я же говорила, - шепнула Вероника так тихо, чтобы расслышала только одна она, склонившись к самому ушку Марины, пылающему и красному, - что ничем хорошим твоя интрижка с красавчиком не кончится. Засмотрелся на тебя, красавчик-то. Зазевался; сейчас будет зализывать раны и тебя поливать самыми грязными словами. Это же мужик! Животное, ничем не отличающееся от этого быка, - Вероника кивнула на чудовище, все еще беснующееся на арене. – А мужчины очень не любят, когда их неудачи видят те девицы, перед которыми они только что распускают перья. Ты вот увидела; угадай, кого он станет винить в своих неудачах? Кого будет избегать? Еще и выскажет тебе все. Так что готовься, готовься, девочка…
Марина чувствовала, как от этих гадких слов земля уходит у нее из-под ног, голова кружится и к горлу подступает горькая дурнота. Оглушительное чувство обрушившейся на нее вины наполнило ее кровь острыми раскаленными иглами, которые впивались ей в мозг. Она снова почувствовала себя Полозковой – маленьким испуганным ничтожеством, виноватым во всем, что случается плохого. И в слова Вероники о том, что Эду накричит на нее, обвинит ее во всех смертных грехах, она вдруг поверила, потому что в это легко было верить, намного легче, чем в привязанность и любовь Эду к ней, простой девчонке. В памяти ее живо воскресла та реальность, из которой она так долго пыталась убежать. В гнев Эду, в его брезгливую злость верилось легко, потому что такое отношение к ней было привычным, люди часто так себя вели по отношению к Марине, и, как бы Марина не вытравливала это из себя, ненавистная Полозкова явилась тотчас же, стоило кому-то крикнуть «твоя вина».
Чувство вины притащило с собой не только мучительный тяжкий стыд, но и жуткий страх.
Страх, что сейчас на нее, на Марину, ополчится и старший де Авалос. Что он закричит на нее, выплеснет свое раздражение, выскажет ей – «вот к чему Эду привела связь с тобой!». Выпнет ее прочь, выселит в гостиницу, откуда придется вовсе убраться обратно, домой, и все это под нескончаемым потоком обвинений и брани…
Это походило уже на паническую атаку; Марина тяжело дышала, стараясь взять себя в руки и не разреветься, не раскричаться тут же.
«Спокойно, - услышала она холодный голос в голове. – Не раскисать! Не раскисать! Дождись когда он сам тебе все это скажет. Вот тогда можно будет плакать и орать. Да и то… столько времени потратить на то, чтобы научиться сохранять достоинство и разныться, как жалкая тряпка? Не смей раскисать! Прочь Полозкову!»
– Похоже, бык сегодня останется невредим, - поддразнила Вероника, и Марина сама не знала, как сдерживается, как не заливается слезами, которые уже переполняли глаза.
Трубы возвестили о начале третьей терции корриды – терции смерти, - и зрители радостно приветствовали тореро, вышедшего на арену вновь. Марина ахнула и невольно привстала с места, потому что на последний, заключительный поединок с быком вышел все же Эду. Его нога была перевязана прямо поверх темного костюма эластичными бинтами, тореро двигался не спеша, плавно и грозно, почти совсем не хромая и приветствуя толпу, и Вероника снова недовольно поморщилась.