Испанец
Шрифт:
Грасиела едва не плакала, выслушивая эти вежливые витиеватости, терзая в тонких пальцах ни в чем не повинный брелок от автомобиля. Ее темные глаза смотрели на Иоланту с отчаянием, умоляюще, и та сдалась, сникла.
– Сеньора Эду, - коротко и отчетливо произнесла Иоланта с такой решимостью, словно бросалась в ледяную воду, - сейчас не стоит беспокоить. Он уехал отсюда не просто так; у него своеобразный… медовый месяц.
– Что? – оторопело произнесла Грасиела, изумленно захлопав ресницами. – Что?
Иоланта, которой пришлось причинить девушке эту боль, склонила голову, пряча взгляд, но голос ее остался так же тверд.
– Сеньор Эду, - произнесла Иоланта решительно, - сделал
Мир перевернулся в газах Грасиелы. Что?! Вот эта бледная переводчица?! Ей?! Предложение?!
– Но как же, - залепетала она, потрясенная новостью, - а сеньор Педро?.. Что он сказал?..
Иоланта лишь пожала плечами.
– Сеньор Эду сам решает, что ему делать, - сухо пояснила она. – У сеньора Педро нет на него рычагов давления.
О том, что между отцом и сыном произошел очень серьезный разговор, Иоланта смолчала. В любое другое время она шепнула бы Грасиеле где искать Эду, но молодой человек был очень настойчив а последнем разговоре с Авалосом. Он дал понять, что не изменит своего выбора и продолжит встречаться с Мариной. И Иоланта поняла, что спорить бесполезно. Взывать к разуму и каким-то там сыновьим чувствам бесполезно.
«Это все условности и наши эгоистические желания, - устало думала Иоланта, потирая переносицу и закрывая двери за Грасиелой. – Ровня, не ровня, девушка из хорошей семья… вы выбираем удобную вещь для Эду, притом удобную для нас. Красивую, стильную, модную…Мы хотим гордиться им, потому что у него будет эта вещь. Потому что он будет ею обладать и всех показывать и хвалиться, но ему есть чем похвалиться помимо нее».
Мимо Иоланты проскользнула Вероника, злая, в темных очках. Иоланта отвернулась, чтобы искусно сделать вид, что не замечает запаха алкоголя от гостьи и не видит, что ее светлые волосы кое-как расчесаны и небрежно прибраны. Вероника сильно изменилась с тех пор, как приехала; стала очень злой, раздражительной, жесткой в общении, и все чаще требовала вина. Опьянения почему-то не наступало, Вероника всего лишь становилась злее и голова у нее работала четче, но желанного облегчения не приходило.
***
Вероника догнала Грасиелу уже у самой машины.
– Я помогу, я помогу, - настойчиво бормотала она, мертвой хваткой вцепившись в руку девушки. – Я знаю.
Говорила Вероника ужасно, ее еле можно было понять, но все же Грасиела поняла, о чем говорит эта нетрезвая, издерганная женщина, прячущая покрасневшие глаза под темными стеклами очков. Грасиела невольно поморщилась; Вероника была ей неприятна. Она не понравилась девушке в первую встречу, потому что настойчиво вешалась на мужчин, а сейчас не нравилась еще больше, потому что вдруг растеряла свой лоск и стала похожа на драную костлявую кошку. В любой другой день Грасиела сделала бы вид, что не понимает Вероникину неуклюжую речь и сбежала бы от нее, но сейчас женщина, удерживающая ее за руку, произнесла поистине магические слова.
– Я знаю адрес, - с трудом выговорила Вероника. – Знаю где сеньор Эдуардо. Я покажу. Не надо плакать.
– Вы знаете? – удивилась Грасиела. – Вы были у Эду?
Вероника ругнулась так смачно, что понимай Грасиела русский язык, она бы провалилась сквозь землю от стыда. А Вероника, даже если бы умела толково изъясняться по-испански, ни за что не стала бы объяснять, что теперь Марина перешла в иной статус, и уже не она, а Вероника вынуждена кататься к ней на поклон.
– Потаскуха, - шипела Вероника, устраиваясь на сидении авто Грасиелы и с остервенением роясь в своей сумке в поисках записной книжки, в которой Марина записала адрес, по которому они теперь с Эду проживают. – Грязная подстилка…
Вероника поливала Марину отборными
– …как с быком! Оставалось только старого мудака в филей ножиком пырнуть! – рычала Вероника. Трясущимися пальцами она извлекла на свет божий записную книжку, сунула под нос Грасиеле. – Это. Этот адрес.
– Спасибо, - пролепетала девушка, ожидая, что теперь эта странная женщина выйдет из машины и отправится по своим делам, но Вероника и не думала уходить. Напротив – она глянула на Грасиелу так, что та без лишних слов повернула ключ в замке зажигания. Да уж, вот вляпалась так вляпалась…
***
Для Марины это была самая волшебная, самая прекрасная весна.
Иногда девушке казалось, что она и родилась тут, в Андалусии, и запах цветущих апельсинов был для нее чем-то естественным, привычным и знакомым. Поутру она осторожно, чтобы не разбудить Эду, выбиралась из постели, раздвигала невесомые белоснежные шторы, раскрывала окно, чтобы впустить в комнату свет, свежесть и запах весны, и абсолютное счастье накрывало ее. Солнечное, наполненное звуками незнакомого города, который был к ней приветлив и словно присматривался - точно так же, как она присматривалась к нему. Марине только предстояло привыкнуть, освоиться, но ей уже все, категорически все нравилось здесь. И тепло, и маленькое кафе на противоположной стороне улицы, и запах свежей выпечки, и соседи, которые здоровались с нею, а потом глазели с нескрываемым любопытством.
Эду здесь знали; редко кто упускал шанс поздороваться с ним и выразить свое восхищение, а Марину единогласно прозвали Doncella de nieve – наверное, Эду проболтался, - и ей восхищение выказывали вдвое больше.
– Сердце какого человека она сумела отнять!
В ситуации с Мариной Эду решил все и за всех, и сделал это окончательно и бесповоротно, невзирая на протесты Вероники и негодования отца. Вероника кудахтала что-то о работе – Эду понимал ее плохо, но она повторила несколько раз слово «работа», и Эду указал ей на ноутбук.
– Уже давно придуман интернет, - сухо проговорил он.
– Эду, - кипятился сеньор Педро, - ты едва знаком с этой девушкой! Сегодня у вас чувства, а завтра они исчезнут, и что? Зачем так радикально? А что скажут ее родители?
Но Эду меньше всего волновало, что скажут родители Марины, после ее-то рассказа.
– Чувства не исчезнут, - упрямо ответил Эду. – А если мы поссоримся… что ж, все пары ссорятся и мирятся, было бы желание.
И Эду просто увез Марину в свое жилище, утащил, как утаскивает дикарь свою добычу в свое логово. Он был несказанно доволен тем, что теперь она была всецело с ним, и не надо было следовать приличиям и таиться, приходит в ее комнату поздно ночью, чтобы не видела прислуга. Несмотря на очередную ссору с отцом, никакого надлома в Эду не чувствовалось, никакой досады или озлобленности. Он просто в очередной раз отстоял свое мнение, и кто знает, сколько их было, этих раз, сколько поединков с отцом он выиграл, заставив того принять себя и свое решение. Он был так поглощен своим счастьем, что даже тень тяжелых мыслей не омрачила его лицо, и это Марине нравилось в нем больше всего – то, как он умел решать проблемы и то, что он не перекладывал их на чужие плечи. Его досада, если она и была, оставалась при нем и ля тех людей, что его расстроили, а для нее, для Марины, у Эду были лишь страсть и поцелуи.