Испанец

Фрес Константин

***

Марины не было слишком долго. Эду посматривал наверх, на закрытое окно, и в душе его начинало шевелиться мерзкое ощущение недоброго предчувствия. Когда прошло пятнадцать минут, Эду понял, что что-то не так, хотя разум подсказывал ему, что Марина могла начать перебирать туфли, или выбирать платье, а то и вовсе красить губы...

Он успокаивал себя, самому себе говорил, что все это его фантазии, но беспокойство заставило Эду отложить гитару и почти бегом направиться к дому.

Было тревожно тихо, когда Эду бежал по лестнице. Он не слышал ни шагов, ни чьих-то

голосов, его словно погрузили в звенящую тишину, и только его собственное дыхание нарушало ее.

– Марина! Марина!

Люди, что были с ним на улице, тоже почуяли неладное. Кто-то что-то кричал о машине, которая резко сорвалась и уехала, и раньше ее здесь н видели. Следом за Эду бежал кто-то громко топоча каблуками, и на площадку, где лежала девушка, ввалилась целая толпа людей.

– Марина!

Эду сначала показалось, что она поскользнулась, уселась на ступени, ухватившись за перила, и плачет, свесив голову. Но коснувшись ее волос, Эду с ужасом понял, что они мокры от крови.

– Нужно вызвать врача! – закричали за его спиной. – Скорее врача! На сеньориту напали!

Эду кое-как разжал стиснутые на перилах пальцы. Кажется, от удара или от испуга руку девушки свело судорогой, и только поэтому она не упала в ступени лицом, а осталась сидеть. И по тому, что крови не было ни на ступенях, ни на перилах, ни на чем-то другом, было предельно ясно, что на Марину именно напали. Она не поскользнулась и не ударилась сама – напали. От понимания этого у Эду кровь закипала в жилах, он чувствовал, что от ярости у него череп взорвется, а Марина в его руках казалась ему невесомо-легкой, почти неживой. И от этой легкости и прозрачной бледности Эду становилось страшно до темноты в глазах.

– Марина, открой глаза, - молил он, не понимая, что его голос дрожит и наполнен слезами страха. – Только открой глаза! Дай знак, что ты меня слышишь!

Из его рук девушку забрали силой, чтобы уложить в приехавшую карету скорой помощи. Врач что-то спрашивал, и, кажется, утешал Эду, но тот не слышал, не понимал слов. Впервые за всю его жизнь он чувствовал себя беспомощным и напуганным до дрожи, до такого ужаса, с которым не мог справиться, как бы ни старался. Наверное, этот ужас когда-то испытал сеньор Педро, теряя свою жену. Наверное, Эду просто вспомнил его, почувствовал его прикосновение, ощутил его всем сердцем, пережил и ужаснулся тому, как можно жить с этим – когда ничего нельзя сделать и исправить…

В больнице Эду все же удалось выйти из этого ступора. Отчасти потому, что он сам нуждался в помощи, отчасти потому, что рядом уже терлись неприятные люди с внимательными глазами.

– Сеньор де Авалос, - один из полисменов, видимо, давно ожидал, когда Эду придет в себя от потрясения. – Позвольте задать вам несколько вопросов?

 - Да, разумеется, - растерянно произнес Эду, потирая виски. Голова была словно ватой набита, от успокоительных лекарств, которыми его попотчевали врачи, все казалось серым и ненужным, словно Эду смертельно устал.

– Сеньорита Марина ваша подруга, я так понимаю? – произнес полисмен, зачем-то заглядывая в папку. Вероятно, желая сверить ответ Эду с показаниями других

свидетелей. Эду согласно кивнул.

– Да, - глухо ответил он. – Это моя невеста.

– Так-так, - протянул задумчиво полицейский. – Невеста, значит… приезжая?

– Да, - коротко бросил Эду.

– Так-так, - повторил полицейский. – Очень странно…

– Что вам странно? – взорвался Эду, подскакивая со скамьи, на которую его усадили врачи – ожидать результатов обследования. – Что странного?!

– Сеньор де Авалос, - все тем же невозмутимым голосом произнес полицейский. – Сами подумайте: сеньорита приезжая. В городе ни с кем не знакома. Врагов у нее быть не может. Она не упала и не поранилась – на нее напали. Кому это может быть выгодно? Ее не ограбили и не пытались изнасиловать. Ее просто ударили по голове.

– На что вы намекаете?! – вспыхнул Эду.

– Извините, сеньор, - бесстрастно ответил полицейский, - но я должен задать этот вопрос. Где были вы в этот момент?

– Черт! Вы меня подозреваете?! – закричал Эду. – Да вы в своем уме?! Я был на улице, это могут подтвердить по меньшей мере пять человек! Да и какой резон мне нападать на Марину?!

– Ну, вы могли не сами, вы могли кого-то нанять, - бесстрастно ответил полицейский. – Соседи вот говорят, что иногда вы… шумно себя вели.

Эду покраснел.

– Черт, - выругался он. – Шумно! Сеньор, у меня молодая невеста – вы понимаете, что это такое? Иногда приходится себя вести… шумно! Да и зачем, зачем мне нападать на Марину…

– Сеньор Эдуардо, - весьма фамильярно ответил полицейский, глядя прямо в глаза Эду. – Я понимаю все. Я понимаю, что вы молоды. Я понимаю, что девушка привлекательна, очень привлекательна. Я верю в ваши чувства, в страсть. Любой мужчина вас поймет и поверит вам. Но вы… вы же носите фамилию де Авалос, я правильно понимаю?

– Да, и что?
– взъерошился Эду. Он уже понимал, куда клонит полицейский, и слова «не ровня» смог перенести более-менее спокойно.

– Та девушка, что хороша в качестве возлюбленной, - веско заметил полицейский, продолжай буравить взбешенного Эду внимательными умными глазами, - вовсе не обязательно подойдет на роль супруги и матери ваших детей…

– Что?..

– Сеньорита в положении, - веско произнес полицейский.

– Что?!

– А вы не знали? – вежливо изобразил удивление полицейский. Эду в замешательстве запустил обе руки в волосы, словно стараясь спасти голову от разрывающих ее мыслей.

– Нет, конечно нет, - прошептал он.

– Срок небольшой, пара недель, - меж тем продолжил полицейский, - и хорошее потрясение вполне могло спровоцировать…

– Да вы в своем уме говорить мне такое!? – завопил Эду, вцепившись в отвороты его пиджака и как следует встряхивая мужчину. – Это ведь мой ребенок! Это моя женщина, которая носит моего ребенка, а вы мне говорите, что я ее ударил по голове?!

Эду выглядел совершенно безумным; новость о беременности Марины потрясла его больше, чем нападение на нее, и Эду уже не понимал, чего он испытывает больше – дикого страха и волнения за Марну или такой же необузданной радости.