Испанские и португальские поэты - жертвы инквизиции

Парнах Валентин Яковлевич

Пытка

Когда, под пыткой лютой, Меня держали связанным, без сил, Чтоб эту верность мука поборола, — Хладея с каждою минутой, Подвешенный, я попросил Дать, наконец, коснуться пола. Пусть занесут в пункт протокола, Что я открою сам Гораздо больше, чем хотели, Так пусть начнут допрос о деле, Чего потребуют, все дам. Но только спущен я на землю, — Как с новым жаром зов к тебе подьемлю. Сбежались мастера. Надеются, что рыбы — Уже добыча их улова. Развязан узел дыбы, Мне говорить пора. По я молчу, в ответ на всё — ни слова. И, задыхаясь, снова Они кричат мне: «Что ж! Скажи!» И ринулись гурьбою. Но, укреплен тобою, Я безбоязненно ответил: «Ложь!» И снова я веревкой скручен, Подобно воску на огне, замучен... Из этих мраков подземелья Меня

со славою ты спас, Преобразив мне душу, дар твой правый, Мое отчаянье в веселье Ты обратил, мой господин, потряс Меня величием твоей управы!

Сей псалом применил я к себе, ибо в некий благословенный день — хоть израненный и разбитый — освободился я, выйдя из инквизиции, где я видел, как погибли сожженные одиннадцать отрицавших (negativos), да будет кровь их отомщена!

Авраам Кастаньо и И. Аб XVII век

Авраам Кастаньо

Панегирик во славу доблестного Авраама Нуньеса Берналя [112] , претерпевшего казнь, заживо сожженного в Кордове 3 мая 5415 (1655) года

112

«Панегирик во славу доблестного Авраама Нуньеса Берналя...» — в подлиннике эта поэма содержит приблизительно 1150 строк (около 140 октав). Из этого материала, перегруженного повторениями и риторическими образами, я перевел только 104 строки — 13 октав: 13-ю, 30-ю, 31-ю, 32-ю, 73-ю, 77-ю, 96-ю, 97-ю, 98-ю, 99-ю, 102-ю, 132-ю и 137-ю. Упоминаемая в заглавии дата 5415 год — по еврейскому летосчислению — соответствует нашему 1655 году.

В закоренелый Вавилон смешений, В непроходимый лабиринт ходов, Во львиный ров, где погибает гений, В тот край, где сфинкс пожрать людей готов, В центр безрассудств, бессмыслиц, заблуждений, В ад наказаний, пыток и костров Суд Радаманта [113] властью злодеянья Вверг мужа истины, дитя сиянья. Грозней и бдительней, чем пес треглавый [114] , Оберегает черный Баратрон [115] Привратник наглый, в бешенстве расправы, В обличье адских фурий облачен. Не ведая ее грядущей славы, На жертву новую со всех сторон Бросается и гневно оскорбляет, Но каждым оскорбленьем прославляет. Грохочут кандалы, гремит ограда, Визжат затворы сих железных врат, Уже потряс приговоренных стадо Внезапный лязг, и некий смертных хлад Оледенил в их жилах кровь, и рада Та сволочь, что обслуживает ад. По-разному в этот миг неотвратимый Взволнованы казнящий и казнимый. По гробовой палестре [116] , под конвоем, На муку доблестного повели Борца, чье появленье перед строем Приветствуют стенанием вдали Отверженные, чуждые обоим Мирам, забыв и неба и земли Далекий свет в изгнании тюремном, Упрятанные в сумраке подземном.

113

Суд Радаманта. — По греческим преданиям, Радамант или Радаманф судил души умерших в аду.

114

пес треглавый... (греч. мифол.) — Цербер, охранявший ад.

115

Баратрон — пропасть близ Афин, куда живыми бросали осужденных преступников. Это название стало синонимом ада.

116

Палестра (греч.) — собственно школа для гимнастических упражнений и борьбы в древней Греции.

И. Аб

Два полюса, Атланты небосвода [117] , Обрушатся всей тяжестью высот, Кров мирозданья и колонны входа Низринутся во прах и в бездну вод; Сиявшей Сферы светоч, вся природа Во мраке туч теряют свой оплот, Завоет море, и стада тритонов Прочь бросятся от гнева сих Неронов. Во мрачной яме, в мерзостной темнице, В земном аду неисчислимых бед, Где мертвецы еще живут в гробнице, Где даже ясный ум впадает в бред, — Жизнь горестно идет к своей границе, Но стойкость тем сильней, чем злей запрет, И противостоит всех волн прибою Скала, упершись в небосвод главою. В пергаменты перо уже вписало Безвинной жертве смертный приговор, По дьявольским уставам трибунала, По праву сих тупых и темных свор. Но кровь пролить святошам не пристало. И, чтоб прикрыть безумство и позор, Они отпустят жертву [118] без боязни И светской власти выдадут для казни. О трибунал, виновник преступленья! Да поразит тебя небесный гром! Свои подлоги и свои решенья Подписываешь ты чужим пером, Из яда хладного творишь каменья И лицемерно прячешь свой сором, Под рясой руки всех твоих Неронов, Законников без правды и законов. Приходит день и с пышным ритуалом Тиранство выставляют напоказ, И всех на праздник радостным сигналом Сзывает труб громоподобный глас, А чтобы весь народ рукоплескал им, Чтобы триумф восторгом всех потряс, Даруют отпущенье прегрешений Собравшимся на торжество сожжений. Театр богатый должен здесь открыться: Здесь погребение погибших слав, Великих дел позорная гробница, Языческой жестокости устав. Войска выводит Марс, их вереница Идет, всю площадь блеском лат убрав, Дабы придать ей роскоши дешевой В слепых очах сей черни бестолковой. Сквозь путаницу переходов длинных В театр великой смерти он вступил, Где безнадежно вся толпа невинных Стояла, будто выходцы могил. Там восседал синклит монахов чинных, Среди

своих вооруженных сил, А там, на троне, вся гордыня Рима, Тупою чернию боготворима. Медь высшей пробы, твердости мерило, На медленном огне испытан он, Как медный бык жестокого Перила [119] . Страшнейшей казнью будет он казнен. Дивясь, луна свой взор в него вперила, Затмился перед чудом небосклон, Исчез и свет под черным покрывалом. Мир погребен во мраке небывалом. Но чье перо, чей голос лебединый, Рисунок, стих и цвет, и звук, и строй,— Хотя бы Апеллесовы [120] картины Или Орфея [121] плектрон [122] золотой,— Не осквернят алмазной сей вершины [123] Бессмертию ненужной похвалой? апрасен будет труд земных стремлений, Когда их не внушит небесный гений.

117

Атланты небосвода — см. Атлас, прим. на стр. 203.

118

Они отпустят жертву ... — см. стр. 19.

119

Как медный бык жестокого Перила. — Перил соорудил медного быка, в котором Фаларид, агригентский тиран VII века до н. э., живьем жарил своих врагов. Медный бык и Фаларид упоминаются также в «Трагических поэмах» Агриппы д’Обинье и в «Карах» Виктора Гюго.

120

Апеллес — греческий живописец IV века до н. э. По преданию, Александр Великий сказал о своем изображении работы Апеллеса: «Существуют только два Александра: один — сын Филиппа, другой — Апеллеса; первый — непобедим, второй — неподражаем».

121

Орфей — древнейший греческий поэт. По преданию, своей лирой чаровал зверей и двигал скалы.

122

Плектрон (греч.) — в древней Греции пластинка из металла, дерева или кости для игры на струнных инструментах.

123

Не осквернят алмазной сей вершины... — Любопытно сопоставить этот «Панегирик» со стихами из «Трагических поэм» Агриппы д’Обинье о казни протестанта Гардинера, сожженного католиками в Англии:

Он пытки лютые преодолел в мученьи. Самих пытавших он поверг в изнеможенье, И дух его, алмаз граненый, притупил Своею стойкостью железо острых пил. Он огненный платок проглатывал три раза. Передавалась боль народу, как зараза. Бесчеловечное он пил, сверхчеловек, Под пыткой медленной, придуманной в наш век. Меч руку правую ему перерубает. Но левой он ее подносит, прижимает К губам; и левую отсекло лезвее, — Он нагибается, целует и ее. На дыбу, наконец, он вздернут палачами, Но торжествует он сто раз над ста узлами. Пока он чувствовал, ему вы пятки жгли. Найти раскаянье и здесь в нем не могли. Смерть медленным огнем берет лишь остов тощий. Он медленным огнем лишает смерть всей мощи.

Антонио Энрикес Гомес (Antonio Enriquez Gomez) 1600—1662

«А! Сеньор Энрикес! Я видел, как вас сожгли в изображении, в Севилье».

Разговор происходил в Амстердаме.

Энрикес расхохотался. Ему удалось бежать от инквизиции, из Севильи во Францию: в 1636 году он отрекся от католичества, в 1660 году был заочно приговорен к сожжению.

Капитан испанского флота, королевский советник, сын маррана, Антонио Энрикес Гомес или Энрикес Пac вынужден был прожить часть жизни в изгнании, главным образом во Франции, где и вышло большинство его сочинений.

«Ты наверно удивишься, что сия книга отпечатана в чужой стране, — упоминает он в своих “Моральных академиях муз”. — Объяснит это тебе элегия, сочиненная мною о моем скитании, если не добровольном, то вынужденном, и если не вынужденном, то вызванном теми, кто, отравляя государство, продает вместо противоядия — яд. Не хочу оправдываться, затемняя уверенность моего разума, — хочу быть уверенным, что живу в оправдании моей истины; если кровь Сенеки обессмертила добродетель его, уверяю тебя, что и моя, не взывая о мщении, обессмертит меня, наперекор всем Неронам».

Перегруженные отвлеченными терминами, стихи Энрикеса, образцы философической поэзии, свидетельствуют об эрудиции автора. Как философ эпохи Возрождения он восходит к грекам. Как поэт он находится под прямым влиянием своих современников — Кальдерона де ла Барка и Гонгоры. Отзвуки Кальдерона слышатся и в переведенном нами отрывке из «Странника», напоминающем монолог Сехизмундо из драмы «Жизнь есть сон». Отзвуки Гонгоры — в сонетах и эпических поэмах. Основное чувство Энрикеса — спокойное разочарование, строгая горечь. Он не чужд и сатиры.

«Если в тебе вызовет смех нелепость сего дурно управляемого века, — говорит он, — плачь в моей элегии с Гераклитом; а если опечалит тебя нищета, беспомощная в своей добродетели, и богатство, без оной царящее на троне, — смейся в моей элегии с Демокритом!»

Исходя опять-таки из греческой философии в своем «Пифагоровом веке», Энрикес создает превращения одной души в разные тела, показывая целую галерею типов: честолюбца, клеветника, лицемера, гордеца, жулика, дворянина. Кроме того, ему принадлежат двадцать две комедии [124] .

124

...ему принадлежат двадцать две комедии — по-видимому, Энрикесу Гомесу ошибочно приписывались еще комедии его современника Фернандо де Сарате.

Хотя Франция приняла его с почетом, он не переставал тосковать по Испании и по свободе. По-видимому, он умер в Амстердаме, не увидев родины.

Странник (отрывок)

Я получил в наследство лишь одно — Лишение, и вот чем быть мне суждено: Моя душа — раскол, А тело — произвол, Взор — слепота алчбы, Слух — бешенство трубы, Вкус — налетающий циклон, Язык — надменный Вавилон, Речь — бреда несуразней, А память — злейшая из казней, И воля — зыбкий поплавок, И вместо мыслей — путаный клубок, Людские суетные упражненья, Поистине, лишь ложные сужденья.

Даниэль Леви де Баррьос (Daniel Levi de Barrios) 1625—1701

I

Сын маррана, он родился в Монтилье, близ Кордовы, родины Луиса де Гонгора. Его звали Мигель де Баррьос.

В своей бродячей юности он жил то в Оране [125] , то в Ницце, то в Ливорно, то в Брюсселе. Он отправился в Вест-Индию, но, не сходя с корабля, возвратился в Европу: его жена умерла во время плавания.

125

Оран (Алжирия) и Ливорно (Италия) — крупные еврейские колонии.