Испанские шахматы
Шрифт:
– Каким образом они появлялись? Ты можешь объяснить?
Он мог. Пьяный Синицын рассказал ему, что, собравшись однажды сыграть партию в шахматы, они с Виктором принялись расставлять фигуры и вспомнили, что четыре штуки потерялись на берегу реки по их безалаберности, вследствие обильных возлияний. Пришлось пойти к Фаине Спиридоновне, одолжить на время две пешки, белого короля и черного ферзя. А потом, видимо, сей факт забылся. Старушка страдала склерозом, сама не напоминала, а друзья лишнего не брали в голову. «Мы ж у нее не деньги одолжили!
– хлопал глазами неудавшийся гроссмейстер.
– Подумаешь, фигурки! Попросила бы - отдали. А она не спрашивала». Вскоре Фаина
– Дальше ты знаешь…
– Нет, договаривай, Жорж!
– Когда ты начала приписывать своим шахматам колдовские качества, Виктор решил воспользоваться этим и припрятал фигурки, чтобы в дальнейшем привлекать к ним твой интерес. Сперва он выполнял задание Ольги Евлановой, а потом… влюбился. К тебе нельзя оставаться равнодушным.
– Выходит, все просто, - разочарованно протянула Грёза.
– Фигурки были у Виктора, он частенько ко мне захаживал и незаметно оставлял их на этажерке. А последнюю, черную королеву, приберег для особого эффекта.
– Думаю, да. Он хотел приурочить появление ферзя к убийству твоего отца. Виктор тоже ревновал тебя к нему. Дескать, черная королева сделала последний ход: мат королю! Полный и бесповоротный. Только судьба посмеялась над Лопаткиным: вместо Ирбелина приехал я, прицельного выстрела не получилось, ферзь завалился в щель между досками пола… в общем, сплошное невезение.
– Зачем он все это делал?
– Ты сама подала ему идею о мистических свойствах шахмат, - повторил Глинский.
– Он ее с готовностью подхватил, развил и так увлекся, что остановила его лишь пуля, выпущенная из трофейного «вальтера», который привез с войны твой прадед. Пистолет выполнил свое предназначение.
– Он помолчал.
– Знаешь, у психопатов бывают дивные фантазии! Но Виктор - молодец, он мастерски все задумал и осуществил. Я имею в виду - и появление шахматных фигур, и выстрел. Пошел на работу, к вечеру незаметно вернулся, пробрался по пожарной лестнице на третий этаж, выбрал удобную позицию для стрельбы и стал ждать. Он не раз видел вблизи дома машину Ирбелина и не ошибся, рассчитывая на его очередной приезд. Сказалась милицейская закалка и выработанное на службе чутье. Мое появление не сбило его с толку, он успел собраться и выстрелить: ведь он уже пообещал убийство репортерам «Криминальной хроники». Неудача разозлила его, но отступать он не собирался, потому и забрал с собой пистолет, а не бросил на месте преступления. Побродил по городу или где-нибудь отсиделся, а через пару часов сделал вид, что пришел с работы. Позже, ночью, он собирался расправиться с Ольгой. К рассвету вернулся бы как ни в чем не бывало - поди докажи!
– Варвару тоже он… убил?
– Кто же еще? Задушил подушкой, как сам же тебе и сказал. Потом убрал следы - перышки и прочее. Чтобы старушки невзначай не проболтались, куда делись недостающие фигурки, и не выдали его. Как говорил Штирлиц, они «могли испортить всю игру»!
– Они вспомнили, - растерянно произнесла Грёза.
Ей на ум пришло видение, посетившее ее у постели умирающей Полины, и наконец прояснился смысл фразы: «Виктор приходил к Вареньке за спичками». Похоже, одалживание спичек включило в памяти Варвары такой же эпизод с шахматными фигурками. Старушка поделилась догадкой с подругой, только рассказать Грёзе об этом они не успели.
– Фаина не стала бы делать из такой мелочи секрет, - в унисон ее мыслям сказал Глинский.
– Сам факт передачи фигур Лопаткину мог происходить при них. За ненадобностью столь незначительная деталь забылась, но могла всплыть в их памяти в любой момент. И всплыла. Виктор решил не рисковать.
Девушка
– Письмо надо отдать отцу, - сказала она.
– Поехали, отвезем.
Прошло две недели. Снега в городе не осталось. На стихийных рынках женщины продавали привозную сирень и тепличные тюльпаны. Петербург медленно стряхивал с себя зимнее оцепенение. Фигурные кровли дворцов мерцали в скупых солнечных лучах, на голубой эмали неба бледно золотились маковки соборов и сиял тяжеловесный купол Исаакия. Шпиль Петропавловской крепости терялся во мгле. Часто моросили дожди, по площадям и набережным стелился туман, но погода не могла омрачить счастье Грёзы. Она обрела отца! Глинский сделал ей предложение, и они готовились к свадьбе. В воздухе витали флюиды весны!
В аварийном особнячке начался ремонт. Курочкины переселились в общежитие, а Грё- за - к отцу. Теперь ее фамилия будет не Субботина, а Ирбелина. И она не станет брать фамилию мужа. В память о матери, о ее любви к Фэду.
Из старой квартиры, доставшейся ей в наследство от Фаины Спиридоновны, она взяла с собой только кота Никона и сундучок с шахматами.
Таинственные и странные события, которые Грёза связывала с этими шахматами, объяснились самым обыкновенным образом. Но кто осмелится утверждать, что он знает истинную подоплеку происходящего?
«В чем же наивысшая правда?
– спрашивал себя Федор Петрович, глядя на Грёзу.
– Ольга дала мне то, чего не сумела дать ни одна из моих жен, ни одна из женщин. Она любила меня больше всего на свете, а я не сумел этого оценить. Я оказался тупым и упрямым ослом, и теперь уже ничего невозможно вернуть. Я все искал неуловимую, пленительную незнакомку, пытался запечатлеть ее на своих полотнах. А когда встретил, прошел мимо. Оленька! Она сто, тысячу раз права! Ее чувство выдержало все испытания и выкристаллизовалось в чистый, сверкающий бриллиант. А мое? Я жалок, да, да, жалок и недостоин ее любви. Я ничтожен перед ней, перед ее исповедью, в которой каждое слово - боль и кровь. Я ничтожен перед ее смертью…»
Он вдруг осознал, что даже ее ненависть и чудовищное желание убить собственное дитя, плод их любви, не ужасают его. В страстной, неукротимой натуре Ольги было нечто величественное, как ни кощунственно это звучит. Так дышит смертоносной мощью бушующая стихия - жуть берет, а глаз не отведешь. Стихия упоительна, даже если она несет гибель. Этого величия Ирбелин так и не сумел обрести.
«Когда я понял, что Грёза - моя дочь, я же мог разыскать Оленьку, увидеться с ней, поговорить!
– запоздало сожалел он.
– А я этого не сделал. Я зашел в своем цинизме так далеко, что заподозрил в шантаже единственную искренне любящую меня женщину. Я подлый, низкий человек - бухгалтер, который только притворялся поэтом».
Вечерами он выходил на балкон и пытался рассмотреть звезды сквозь пелену облаков. Где-то там, в недоступной его пониманию небесной глубине, теперь была Ольга…
А может быть, она всегда была там, а он стоял на земле, и оттого они не понимали друг друга? Он забыл, какими они оба были несовершенными и как любовь своим великим резцом отсекала от них все лишнее, наносное, превращая громоздкую и угловатую глыбу в дивное, восхитительное творение.
И вообще, что движет жизнью? Кто ведет сию нескончаемую грандиозную партию? Кто тот незримый властелин шахматной доски и фигур на ней? Виртуозный гроссмейстер-невидимка… или каждый из нас?