Испанский садовник. Древо Иуды
Шрифт:
Его рассказ был внезапно прерван слаженным криком зрителей, когда, перепрыгнув через ограждение на противоположной стороне бетонного прямоугольника, на корт вышли четверо игроков в футболках и белых полотняных брюках; к правой руке каждого была прикреплена с помощью перчатки легкая плетеная корзинка. Спортсмены начали разминаться, бросая мяч в стенки, и консул ощутил, как напрягся Николас.
– Ну вот, папа, теперь ты видишь, почему мы здесь. Ты не ожидал этого, правда? Ведь это же здорово?
Сначала Брэнд не понял, но, проследив за горящим взглядом сына, увидел, что тот
Консул вздрогнул, переменился в лице и застыл, как громом пораженный. Все вдруг встало на свои места: стремление мальчика попасть на этот матч, его доскональное знание игры, его невообразимый и тем не менее очевидный сговор с молодым садовником.
– Папа, смотри, смотри! – крикнул Николас. – Скоро начнется! Хосе увидел нас. Он мне только что помахал!
На корте нападающий Уэски уже занял свое место на отметке. Во внезапно наступившей тишине он ударил мяч о землю, а затем резко метнул его в стену. Харрингтон Брэнд тупо следил за мячом, с невероятной скоростью летающим взад и вперед. Боль и мешающее дышать стеснение в груди еще более усиливали ощущение подавленности. Не будь они так стиснуты толпой, он бы встал и увел сына из этого отвратительного места. Вместо этого, сознавая, что только усугубит свои страдания, консул искоса посмотрел на Николаса, а тот, сидя на самом краешке скамьи и совсем не замечая неудобства, был весь поглощен ходом состязания. С горящими глазами и полуоткрытым ртом, сжимая и разжимая кулачки, он раскачивался и замирал в такт со всеми, одобрительно или испуганно вскрикивая вполголоса; время от времени, набравшись смелости, его голос взмывал к самым высоким частотам, вплетаясь в нарастающий рев толпы:
– Оле! Оле! Вперед, Сан-Хорхе! Отлично… Классный удар, Хосе, амиго!
Харрингтон Брэнд заставил себя отвести взгляд и снова уставился на площадку. Там уже разогревшиеся игроки перешли к обмену дальними ударами и яростно гвоздили мячиком стенку с любой позиции. С невероятным проворством ловили они мяч и мгновенно отбивали, пулей направляя его в разметку на стене. Брэнд заметил, что силы сторон равны – цифры на табло показывали ничейный счет 19:19.
Оба игрока Уэски были молоды и очень ловки. В отличие от них невысокий смуглый защитник Сан-Хорхе был не первой молодости; коротко стриженный и кривоногий, он демонстрировал опыт и расчетливую игру, но недостаток скорости не позволял ему держать под контролем весь свой участок площадки. Таким образом, его напарнику приходилось работать за двоих, и, с неприязнью наблюдая за точными движениями Хосе и его виртуозной работой с мячом, консул не мог не признать, что юноша намного превосходит остальных игроков на площадке. И консул тут же мысленно пожелал команде Сан-Хорхе проиграть.
Сохраняя на лице привычно бесстрастное выражение, Харрингтон Брэнд стал пристально следить за каждым броском, каждым поворотом игры. Счет был уже 35:32 в пользу пары из Уэски, которая мастерски наносила удар за ударом над головами команды Сан-Хорхе. Эти непрерывные атаки, а также груз прожитых лет заметно сказывались
– Оле!.. Оле!.. Шевелись, Хайме! Беги, старая кляча! Давай, Хосе, амиго, спаси нас от позора, ради Бога!
И, словно вняв их просьбам, Хосе, казалось, был вездесущ – скользил, вытягивался, наносил удары. Все это время, несмотря на участившееся дыхание и обильный пот, с его лица не сходила улыбка. Но его усилия разбивались о самоотверженное сопротивление парней из Уэски, их лидерство неизменно сохранялось, счет вырос до 48:46.
Публика не умолкала ни на секунду – она ревела, жестикулировала, умоляла и проклинала игроков с истинно латинским напором. И маленький Николас, бледный от возбуждения, неистовствовал вместе со всеми:
– Вперед, Сан-Хорхе! Вперед, Хосе! Даешь победу!!!
Тут форвард Уэски сделал обманный укороченный бросок, и совершенно вымотанный Хайме не успел его отбить. Он в отчаянии вскинул руки, и над трибунами раздался стон болельщиков Сан-Хорхе. Команде Уэски не хватало до победы всего одного очка.
Казалось, исход матча предрешен, как вдруг капитан Уэски, подпрыгнув, поскользнулся на бетоне и упустил мяч. Сразу же встав, целый и невредимый, он уверенно помахал своим болельщикам. Но, едва вернувшись в игру, был награжден пушечным ударом Хосе. Публика ахнула. Счет стал 49:48.
Переполненные трибуны замерли. Хосе подошел к центральной отметке. Розыгрыш мяча начался в полной тишине и длился невыносимо долго, нагнетая атмосферу азарта и неизвестности. Уэска играла сдержанно, рассчитывая на ошибку противника, но и противник, ощущая бремя лежащей на нем ответственности, также старался не рисковать. Монотонный обмен ударами был прерван маневром Хосе, который, внезапно нарушив ритм, сделал длинную передачу, послав мяч под углом между игроками Уэски. Счет сравнялся 49:49.
Публика затаила дыхание. Все вскочили и подались вперед, наблюдая за полетом мяча. Очертя голову команда Уэски ринулась в последнюю атаку, осыпая Хосе сокрушительными ударами с лёту. Тот же, будто в него бес вселился, доставал и отбивал их, как автомат. И вот в его сторону последовал пушечный удар, отбить который было явно невозможно. Парень рванулся изо всех сил, высоко-высоко взлетев над площадкой, и врезал по мячу так, что поставил победную точку в игре.
Единый протяжный выдох вознесся к небесам, и началось что-то невообразимое. Мужчины бросали в воздух шляпы, плакали, смеялись, обнимались, исступленно орали как одержимые.
Николас с горящими глазами стоял на скамейке, не переставая размахивать руками, и дико кричал:
– Ура! Ура! Я знал, что он сможет! Я знал! Я знал! Ура!
Когда уставшие игроки вяло побрели с площадки, толпа, перемахнув через ограду, налетела на них пчелиным роем. В одно мгновение Хосе был окружен, его обнимали, целовали, хлопали по спине, а когда он взмолился о пощаде, подняли его на плечи, вызволив из толчеи.
– Папа, – выдохнул Николас, слезая наконец со скамьи, – правда здорово? Я так рад, что ты привез меня сюда.