Испанский смычок
Шрифт:
— Никакого вибрато, — повторил он, когда мы начали работать над новой пьесой, которой я занимался всю неделю.
— Я думал, это относилось только к первой пьесе. Для разминки.
— Нет, — сказал он. — Совсем никакого вибрато. Ты делаешь его вразбивку. К тому же оно маскирует другие дефекты. Ты заворачиваешь ноты в огромное количество ленточек и кружев, и я не могу понять, правильно ли ты выбираешь позиции. Сделай поправки, и мы продолжим разговор.
— Это всего-навсего… — Я начал заикаться. — Это привычка.
—
— Но мне кажется, я не злоупотребляю вибрато.
Я гордился своим самообладанием, избегал чрезмерной эмоциональности. Но если внешне я и выглядел невозмутимым, то душа моя была в смятении. Мое вибрато было ритмичным и не высказанным до конца, абсолютно не похожим на дрожаще-пульсирующую вибрацию ресторанных виолончелистов и уличных музыкантов на Рамблас.
— Тем не менее ты прячешься за ним, — говорил граф. — Кто здесь учитель, Фелю? И кто ученик?
Мне был брошен вызов, и я принял его. Я повзрослел. Даже занимаясь в одиночестве, я проигрывал каждую ноту тяжеловесно, но холодно и ярко, подобно тому, как в промозглый зимний день ослепительно, не отбрасывая тени, светит солнце, не давая тепла. И музыка без вибрато ведет себя по-другому. В известном смысле я начал даже предпочитать такое исполнение: так зрелый человек привыкает к крепким напиткам и ему перестают нравиться сладкие вина юности.
В артистическом плане это был важный шаг вперед. Возможно, я слишком спешил, но иначе у меня все равно бы не получилось. Я стал чуточку более рассудительным для семнадцатилетнего парня. Я получал уроки не только от графа, но и от королевского двора и самой королевы, для которой самопожертвование, несомненно, было наивысшей целью, романтичной и грустной песней.
Глава 10
В то лето, через месяц после рождения мертвого ребенка, королева Эна прислала за мной. Я подумал, что она намерена уволить меня с королевской службы, пока королева-мать была в отъезде, таким образом оказывая услугу свекрови. Почти девять месяцев прошло с того злополучного концерта и год, как я поселился во дворце. Кроме сочинения свадебной песни для одного из дальних кузенов Альфонсо, я мало что делал по своим придворным обязанностям, помимо того что продолжал обучение у графа.
Глядя на королеву в минуты мимолетных приветствий — «в вашем распоряжении, к вашим услугам», — я надеялся, что мне удастся убедить ее в моем таланте.
— Если бы вы согласились послушать… — начал я, заикаясь, в то время как мои глаза метались от ее лица к фреске сводчатого потолка и обратно. Напряженные икры и выразительные руки античных героев, облаченных в развевающиеся зеленовато-голубые одеяния, драматургия сюжета отчетливо контрастировали с излучающим спокойствие лицом моей собеседницы.
— Я слышала,как ты играешь, — сказала она.
— Да, на концерте королевы-матери…
—
И вот опять молниеносное судорожное движение лица, не улыбка, а так, легкое одобрение. Ее прямая осанка и тонкие, беспокойные пальцы делали ее похожей на лань, готовую умчаться прочь.
— Во время моей последней беременности мне советовали избегать музыки, — сказала она. — Ради здоровья. Ничего, что заставляет чаще биться… — Она замолчала, положив руку на грудь.
— Сердце? — спросил я, внутренне содрогнувшись от того, что сказал. Никому не положено прерывать монарха, даже тому, кто совершенствует второй язык.
— Пульс, я хотела сказать. — Ее губы и глаза сузились, предупреждая об осторожности. Но в них проглядывало дружелюбие. Так сестра смотрит на младшего брата. — Доктора сказали. Но что они знают? Мне кажется, им просто нужно было лишить меня удовольствия. Но худшее все же случилось. А коль так, то никто больше не властен надо мной.
Я слушал и думал о стражнике, стоявшем за мной у двери, и похожем на статую слуге в комнате. Уолкер был ее фаворитом, единственный слуга-англичанин во дворце.
Именно от слуг, кухонного персонала и охраны я получал информацию о королевской семье, особенно о короле, который был героем многочисленных историй. Однажды в Париже он зарегистрировался в гостинице под вымышленным именем — месье Лами. Над этим смеялись все. А горничные рассказывали, что король всегда путешествует со своими простынями. Оказывается, королю нравилось лицезреть свои длинные, тонкие конечности и желтоватую кожу на фоне черного атласа.
— На следующей неделе, — королева сделала глубокий вдох, — у нас два дня рождения — у Хайме и через день у Беатрис. Я в раздумье: устраивать ли праздник для троих малолетних детей. И кто знает, что надо делать в таком случае? Король во Франции, королева-мать в Сан-Себастьяне.
— Все игры, которые я знаю для дня рождения, заканчиваются детскими слезами, — сказал я.
Она выглядела озадаченной.
— Они слишком шумные. — Мне показалось, что она очень устала, вокруг глаз пролегли бледно-лиловые тени. — А что, если придумать что-нибудь, но не в помещении? Что-то спокойное, может быть, с животными?
— С животными?
— Ослы, например? Катание на ослах?
— Неплохая идея! — Она с тоской посмотрела в сторону. — В детстве у меня был осленок. На острове Уайт. Он помогал нам поднимать ведра из глубокого колодца глубиной в двести футов. — Она сделала паузу. — Удивительно, как много мы забываем и как много к нам возвращается.
Разговор закончился. В наступившей тишине я слышал, как тикают часы на каминной доске у нее за спиной.
— Что же касается праздника, — продолжила она более сухо, — не смог бы ты поиграть на виолончели рядом с повозкой?