Испанский сон
Шрифт:
Утомленные, под грузом пакетов и впечатлений, они с трудом дотащились домой, и принятый наскоро душ взбодрил их лишь на краткую колыбельную ласку. Для Марины это была первая в жизни ласка специального назначения, первая профессиональная ласка, и она слегка побаивалась, что не справится, как-то обнаружит себя — одно дело притворяться в словах, другое в постели! Но ласка была короткой, а он — слишком утомлен; конечно, он не заметил ничего особенного; страхи ее улетучились, и она с радостью поняла, что постель никогда ее не выдаст. Она была нежна с ним так же, как и всегда; может быть, даже больше — жалела его, непутевого.
Время понеслось еще быстрей. Пришла пора поступать в училище — она поступила; она могла бы поступить безо всякой помощи адвоката, но ему захотелось помочь, и она противилась ровно настолько, чтобы это выглядело естественно. Вначале нужно было выезжать за город и работать на поле; она была не против, даже рада была бы повозиться с землей, но он не хотел и сделал так, что она никуда не ездила и однако же никто из училища не имел к ней претензий. Когда начались занятия, он стал интересоваться ее учебными делами.
— Не глупо ли, — заметила она как-то, — ты собираешься тратить время на мою учебу, а ведь это только до Отца.
— Разве?
Она смутилась.
— Ты же знаешь, я с удовольствием пошла бы работать. Но… я не думала, что ты хочешь… чтобы я работала в больнице — в смысле, не ради Отца, а вообще…
— А я и не хочу.
— Зачем же тогда?..
— Ну, мало ли. Может, ты захочешь в институт. После училища это несложно…
Он закурил трубочку.
— Но вообще-то меня бы вполне устроила жена со средним специальным образованием… Конечно, ты бы не работала в больнице. Ты работала бы нашим семейным врачом. Делала бы уколы детишкам… да и мне заодно…
— Шутишь, — она улыбнулась.
— Нет, — сказал он, — я не шучу.
— Да разве медучилища для этого достаточно?
— Вполне. Когда ты закончишь, наше лучшее в мире бесплатное здравоохранение просто развалится. А платное будет безответственным и потому опасным. Я не говорю о разных там осложнениях… об операциях… а вот всякие диеты, простуды, прививки… дай-то Бог СПИД от укола не подхватить… В общем, грамотная медсестра в семье — это весьма кстати.
— Понятно.
— Я прав?
— Как всегда.
Он состроил довольную физиономию.
— Скажи, — спросила она, — если все будет нормально… ну, то есть если дело прекратят — в какой психдом Его отправят? Я имею в виду, в обычный — или, может, в какой-то тюремный?
— Просто в психдом. Туда, где есть отделение соответствующего профиля.
— Для буйных?
— Не знаю. Медицинский вопрос.
— Ты бы узнал, а?
— Хорошо.
Она подумала.
— А они могут приказать психдому, чтобы Его не выписывали, если уж не вышло посадить?
— Кто «они», — уточнил он, — суд или следствие?
— Следствие, конечно… если суда не будет…
— Что ты, — усмехнулся он, — это противозаконно. — И серьезно добавил: — Хотя раньше — приказывали.
Она подумала немножко еще.
— А если человек попал в психдом, это ему записывают в паспорт?
— Хм. — Он тоже подумал. — Не знаю…
— Ты можешь сделать, чтобы Отцу не записали?
— Хм. Попробую…
В сущности, с ним было хорошо. Он окружил ее заботой и лаской, брал на себя множество мелких дел — договорился, например, чтобы по субботам их возили на базар за припасами — и если бы она действительно собиралась замуж, лучшего человека ей было не найти. Он начал строить планы. Начал считать деньги, больше работать… понемножку начал зондировать почву в Китеже… даже в Москве…
Ничего из этого не могло побудить ее пересмотреть решение, принятое в автобусе. Да — удобно; да — хорошо… но как только освободится Отец, с Корнеем будет покончено. Она понимала, что нанесет ему душевную травму, расстроит его планы и так далее. Ну так что? Они уже более чем квиты. До нее — по его же собственным словам — он жил как попало; он не строил планов, не задумывался о серьезных вещах… в конце концов, она помогла ему родиться заново — бесценный дар в обмен на его услуги; спору нет, важные, полезные, но всего лишь услуги.
Тем не менее, пока и поскольку некоторые из этих услуг были необходимы, она должна была воздавать, служить ему, и она делала это честно и без какой-либо неохоты. У них был симбиоз, временный союз нужных друг другу; единственная разница в их положении заключалась в том, что она знала об этом, а он нет. Он думал, это нечто большее и навсегда. Она не пыталась разубедить его, поставить отношения в какие-то узкие рамки. Один раз, в автобусе, попробовала — и хорош; после этого она должна была сделать так, чтобы он нисколько в ней не сомневался, иначе это могло отразиться на Отце. Она и сделала.
Принципиальная необходимость безжалостного грядущего ее ухода и полное отсутствие связанных с этим угрызений совести, однако, не мешали ей чисто по-человечески испытывать к Корнею повседневную нежную жалость. Она относилась к нему так же, как большинство дочерей (обычных, не таких, как она) относятся к своим стареющим родителям — они расстанутся, так уж устроена жизнь; но пока они не расстались, нужно любить их, жалеть их, угождать им, и чем теплее и искренней это получится, тем лучше и родителям, и самим дочерям.
Их ласки перестали технически развиваться, как это постоянно было у нее с Отцом; они застыли на той точке, какой достигли к автобусу — у нее больше не было внутреннего стимула к познанию нового с Корнеем. К счастью, он этого не понимал. Уже изгнанный ею из Царства, он все дальше и дальше отходил от Него. Он начал делать, как в кино — надевать на нее носочки и прочую галантерею, вымазывать всякой едой, рассуждая о новизне и детски радуясь каждому очередному своему изобретению. Руководствуясь книжкой по кама-сутре, научился кончать от трения своего змея об ее промежность — это называлось виргхата— и старательно делал вид, что так ему нравится. Нужный отклик не потребовал от нее особенных усилий, ведь она действительно была благодарна ему — может, и не за эти наивные или вычурные забавы, но уж во всяком случае за его несомненный такт, за то, что отвадил (очень надолго, если не навсегда) своего змея от Царевны, вполне довольствуясь широким набором прочих отверстий и способов.