Испанский сон
Шрифт:
— Суп вкусный, — сказал он. — Что у нас еще?
— Бефстроганов…
Она засуетилась, меняя блюда.
— Значит, так, — сказал он, когда бефстроганов задымился на столе и она снова села напротив. — Вопрос о твоем местопребывании больше обсуждению не подлежит, то есть можешь считать, что желание твое удовлетворяется. Работать ты не пойдешь по двум причинам: во-первых, потому что я не хочу, а во-вторых, потому что ты ничего не умеешь.
Он подумал и добавил:
— Ну, не совсем ничего… кое-что у тебя получается…
Она осмелела.
— Суп, ты имеешь в виду?
Он попробовал
— Не только суп. Бефстроганов тоже вполне…
— Ага.
— А задал я свой вопрос потому, что если ты, например, захочешь учиться дальше…
— Ага.
— …то надо бы это обсудить.
— Учиться, — произнесла она, осмысливая это слово. До сих пор — до известного дня — учеба была ее обязательным делом; они с Отцом еще не думали, что будет потом. Идти в старшие классы? в техникум? Может ли она без Отца принимать такие решения? Придется, видно… а на худой конец, Отец не одобрит — можно будет переиначить… уйти… Да еще неизвестно, что скажет Корней…
— А ты разрешишь мне учиться? — спросила она у Корнея, удовлетворенно поедающего бефстроганов и время от времени с любопытством поглядывающего на нее.
Он ухмыльнулся.
— А как ты думаешь?
— Думаю, разрешишь.
— Уж конечно, — проворчал он, — это святое… вот только не хотел бы я, чтобы по вечерам…
— Вечерами мы должны быть вместе.
— Вот именно.
— Я подумаю, — пообещала она.
— Хорошо.
И он, дообедав, пошел по делам, а она стала думать, куда пойти учиться. Она попыталась представить себе будущее — не какое-нибудь далекое, а ближайшие пару месяцев. Если у Корнея ничего не получится, значит, Отца осудят и отправят куда-нибудь в зону, в Сибирь, и она должна будет ехать за ним, как жена декабриста; стало быть, вопрос об учебе теряет смысл. Если, однако же… дай-то Царь… то Отец окажется в психушке… а она, чтобы быть рядом с Ним, пока не… ну какая же она дура, что не подумала об этом раньше! Это же так очевидно… Если бы Корней не завел этого разговора, она бы могла потерять целый год… целый год!
— Ответ готов, — сказала она вечером, когда Корней принял ванну, и насытился, и отпил кофе, и закурил, — я хочу в медучилище.
— Хм. Вот как.
— Спасибо тебе, что… ну, что поднял эту тему.
Он ухмыльнулся.
— Пожалуйста. А можно узнать, почему?..
— Почему спасибо?
— Почему в медучилище.
— Но это же ясно. Если нам удастся перетащить Его в психушку, мне будет легче устроиться туда на работу и… и…
— И организовать побег, да?
Он, кажется, шутил.
— Необязательно побег… Может быть, получится как-нибудь… официально… Во всяком случае, я смогла бы за Ним присматривать, пока не…
— Да, — сказал он. — Я так и думал.
Она фыркнула.
— Мог бы и подсказать.
— Мог бы, — согласился он, — но разве ты не должна вырабатывать хотя бы какие-то решения?
— Ты меня воспитываешь, да?
— Собираюсь…
— Вот так! А между тем, — ехидно сказала она, довольная, что выбор одобрен, и стараясь побыстрей сменить тему, — сам иногда подаешь плохой пример.
— То есть?
У нее возникло игривое настроение.
— Давным-давно, то есть уже месяц тому назад, — начала она фантазировать, — кто-то пообещал рассказать мне,
— Смутно. Что-то было, да…
— Вот, а дошел только до секса со своей подзащитной.
— Но это, кажется, был очень приятный секс…
— Приятный секс, приятные воспоминания… а рассказ-то остался не закончен.
— Увы…
Она почувствовала, что Царевна слегка увлажнилась. Рано, строго сказала она Ей, я хочу еще поиграть в слова.
— Что — «увы»? Разве это хорошо — бросать начатое на полпути? Обманывать, таким образом, чьи-то светлые ожидания? Какой позор! Что за пример для молодежи! И этот человек…
— …моральный урод, одним словом…
— …этот самый человек теперь собирается меня воспитывать. Не слишком ли?
— Сдаюсь! — сказал Корней и поднял руки. — Всецело признаю и раскаиваюсь! Но у меня есть облегчающее обстоятельство… даже два. Во-первых, я не знал, что эта тема все еще тебя интересует…
— Не принимается: должен был спросить.
— На основании чего спросить-то?
— На основании того, — она показала ему язык, — что незнание закона не освобождает от ответственности.
— Так то закона, а это разве закон?
— Конечно. Это наш домашний закон.
Корней почесал репу. Как быстро она учится всему… Она уже не та, что пришла ко мне на работу.
— Ну, — развел он руками, — тогда второе: в свете… в ослепительном свете нашей с тобой практики… история с Ольгой, э-э, померкла. Она перестала меня вдохновлять.
— Как рассказчика?
— Как мужчину.
— Ах, вот как? А обо мне, значит, вы не думаете?
— Наоборот: не желая понижать свой мужской потенциал… тем самым оскорбляя партнершу…
— Довольно жалких оправданий. Суд считает, что это обстоятельство не облегчающее, а наоборот, отягчающее, понял?
— Понял, ваша честь. Каков же приговор?
— Ясно каков: закончить рассказ немедленно.
— Есть! А трубку можно набить?
— Но вы же только что…
— Это не в счет. Осужденному трубка полагается вне зависимости от того…
— Это осужденному на смерть, а не рассказывать.
— Ну, в порядке исключения.
— Разве что только так…
Чучело гороховое, начиталась всякой ерунды… Как я привык к ней, как не хочу расставаться…
— Явный обвинительный уклон, — проворчал Корней, — не соответствует духу времени.
— Вы у меня там поговорите…
— Рассказ, — громко объявил адвокат.
— Насколько я помню, — сказал Корней, одновременно набивая трубочку, — половой акт с моей подзащитной был описан мною высокому суду достаточно подробно… ведь так? поэтому на сей раз я не буду снабжать свое повествование дополнительными деталями. Существенным для дела здесь является только то, что в течение всего нашего свидания у меня на квартире мы не произнесли ни слова. Ну, ни слова — это сильно сказано; возможно, некоторые слова все-таки звучали, например «раздвинь ноги»… или «пососи мне то-то и то-то»… или вот: «еще!» — последнее, как мне кажется, звучало чаще прочего… но главное, что мы говорили не о делах. Скажем так — не о тех делах.