Испекли мы каравай (сборник)
Шрифт:
— Анна Тимофеевна, Федор Федорович, — обратилась к ним Татьяна, — где можно сено купить? У бабы Стеши только для козы припасено.
Старики не отвечали. Анна Тимофеевна дышала частыми булькающими всхлипами, а Федор Федорович поникнул головой, то ли уснул, то ли потерял сознание.
Больница находилась на въезде в Ступино. На больших металлических воротах висел замок. Борис, открыв окно, крикнул:
— Эй! Открывайте быстро!
Не дождавшись ответа, он вышел из машины. В проходной пусто. Взял монтировку из багажника и сорвал замок.
Они подъехали к невысокому зданию, на двери которого было написано «Приемный покой». Татьяна осторожно положила голову Анны Тимофеевны на сиденье, вышла из машины и бросилась к дверям. Заперто. Двенадцать часов дня, а у них заперто. Она нашла на двери кнопку звонка и стала давить на нее. Никакой реакции. Слышно, как звенит звонок, но никто не торопится открывать.
— Померли все, что ли! — в сердцах чертыхнулся Борис.
Он просунул руку в открытое окно автомобиля и стал сигналить. «Жигули» на тихий гудок пожаловаться не могли. Короткий, длинный, короткий, короткий, длинный — больничный сквер с заснеженными деревьями отлично усиливал звук, не услышать их могли только покойники.
Через несколько минут в конце аллеи показалась женская фигура в белом халате. Борис убрал руку с руля.
— Шо гудите? Шо хулиганите? — закричала на них издалека и погрозила кулаком девушка.
Словно они не в государственное учреждение приехали, а вторглись в частную собственность.
— Мы привезли раненых с пожара, — торопливо объясняла Татьяна молоденькой медсестре, с не по-больничному обильным макияжем. — Старики, они совсем плохи.
— Все равно гудеть не надо, — раздраженно буркнула девушка, но от дальнейших упреков, которые вертелись у нее на языке, воздержалась.
Медсестра открыла ключом дверь приемного отделения и распорядилась:
— Заносите больных.
Она молча наблюдала, как Татьяна и Борис вытаскивали из машины Анну Тимофеевну, уже переставшую стонать и только хрипло дышащую, вели под руки Федора Федоровича, из его закрытых глаз по обожженному лицу катились слезы.
Сестра тяжело, с досадой вздохнула:
— Ждите. Я за врачом пошла.
Раскачивая бедрами, отнюдь не быстрой походкой, она двинулась назад по аллее.
Анну Тимофеевну положили на кушетке в коридоре, Федора Федоровича посадили в неудобное деревянное кресло с откидывающимся сиденьем. Ряды таких кресел прежде стояли в кинотеатрах. Лет двадцать назад.
Борис осмотрелся — убогость лезла из всех щелей. Обшарпанные стены, закрашенные темной краской, дощатый пол, протечки на сером потолке. Грязи нет, но уборка в подобном помещении не может скрыть свидетельств нищеты и обветшалости.
— Таня, я выйду покурить? — спросил Борис.
— Конечно, — ответила она, не поднимая головы и продолжая гладить руку безучастной Анны Тимофеевны.
На улице он подошел к сугробу, вымыл руки, а потом лицо снегом. Если не думать о том, что осталось у тебя за спиной, то вокруг радующая глаз картина — уснувший на зиму дом отдыха.
Борис выкурил две сигареты, когда наконец пришли давешняя медсестра и врач — коренастый пожилой мужчина с ежиком седых волос. На приветствие Бориса он только кивнул, не разжимая губ. Любезностью в ступинской больнице не грешили.
Врач подошел к Анне Тимофеевне, взял ее руку, послушал пульс. Открыл ей веки — что он там мог увидеть в сумерках коридора? На Федора Федоровича глянул только мельком, спросил Татьяну:
— Откуда их привезли?
— Из Смятинова.
— Наш район?
— Не знаю.
— Наш, — подала голос медсестра, — это лизуновские.
— Пройдите. — Врач пригласил Татьяну в кабинет.
Он уселся за стол, выдвинул ящик, достал какие-то бланки, испробовал три ручки, пока не обнаружил одну пишущую.
— Фамилия? — спросил он.
— Чья? — растерянно прошептала Таня.
— Не ваша, конечно, больных.
— Знахаревы Федор Федорович и Анна Тимофеевна.
— Не частите. Сначала он. Знахарев Федор?
— Федорович. У них сгорел дом. На Анну Тимофеевну упала балка, очевидно, пострадала грудная клетка…
— Ваши диагнозы меня не интересуют, — перебил врач. — Вы привезли их страховые полисы?
Борис, наблюдавший этот разговор через раскрытую дверь, не выдержал, шагнул в кабинет:
— Послушайте, доктор! Как, кстати, вас зовут? Мы привезли не полисы, а людей в тяжелейшем состоянии! А вы здесь бюрократию разводите. Им нужна срочная помощь!
— Кто вы такой? — Врач словно ждал повода, чтобы вскочить и закричать на кого-нибудь. — Родственник? Что? Посторонний человек? Посторонним здесь находиться запрещается! Выйдите вон!
Голос у врача был зычный, густой. Татьяна испуганно сжала руки. А Борис, разозлившись, тоже повысил голос:
— Прежде чем я выйду, вы мне назоветесь и скажете, в состоянии ли оказать врачебную помощь старикам!
— Доктор Козлов меня зовут! Устраивает? Тридцать лет прослужил врачом на флоте, и вы мне не указывайте, как и какую помощь оказывать! Очистить помещение!
Багровый от крика, Козлов подскочил к Боре, толкнул его двумя руками в грудь. Борис вылетел в коридор.
— Ах ты! — Боря задохнулся от возмущения. — Ексель-моксель! — вырвалось у него. — Да я тебе!
Он шагнул к Козлову со сжатыми кулаками.
— Боря! — Татьяна бросилась к нему, схватила за руки. — Не надо! Успокойся! Это какой-то кошмар, недоразумение. Ведь мы в больнице находимся!
— Дед! — теперь заголосила медсестра. — Дед! Да ты обмочился! — Она стояла напротив Федора Федоровича, уперев руки в бока. — Нет, ну это надо же! Кто убирать будет? У нас нянечка только завтра придет.
— Доченька! — Федор Федорович, страдавший от стыда и боли, жалобно винился дрожащим шепотом. — Прости! Мочи нет терпеть.