Испепеляющий ад
Шрифт:
Полковник Талалаев шороховские документы разглядывал долго. Клал на стол, снова брал в руки. Внешности он был заурядной. Среднего роста. Усат. Волосы скобкой. Лет около пятидесяти.
— Вы это всерьез? — наконец спросил он.
— Простите, что именно?
— Заготовки в Екатеринославской губернии.
— Район назначен штабом Главнокомандующего. Я был обязан подчиниться.
Талалаев поморщился:
— Отговаривать не смею. С богом. Но как бы вам, господин купец, простите за реализм, брюхо зерном, которое
Слова эти он сопроводил выразительным жестом. Шорохов не ответил.
— Она там, — продолжал Талалаев, — вы же знаете это — любого в два счета.
Шорохов сказал:
— Извините, что перебиваю. Хочется скорее узнать: станция Пологи сейчас в чьих руках?
— Ни в чьих. Святое место. Или гиблое, если желаете. Они туда вступят, мы их по мордам. Мы вступим — они нас. Отойдем, они отойдут.
— Телеграф там имеется?
— Тоже — нашим и вашим. Модус вивенди. Телеграфист фигура неприкосновенная. Покамест, во всяком случае.
— Еще один вопрос. Простите, последний.
— Почему — последний? Я всегда рад.
— Не мог бы я в эти Пологи попасть? Сегодня же. Пока там ни наших войск, ни махновских.
— Теперь? Когда прибыла батарея? — изумленно спросил Талалаев. — Да вы что? Им об этом доложили. И о вас доложили. И про то, что вы первым делом мне визит нанесли, доложат. А как вы думали? У них везде тут глаза и уши. Среди ночи на койке заворочаюсь, сразу мысль: "И об этом будет доложено".
"Не так и плохо, — тем временем думал Шорохов. — Добраться до этих Пологов. Дать телеграмму. Сегодня же возвратиться. Дождаться, пока все тут закрутится, выехать в Новочеркасск. Получится не хуже чем под Щиграми".
Повторил:
— Но как бы я все-таки мог туда сегодня попасть? Не скрою: у меня на этой станции немалое дело. Опасно, нет ли, а надо.
Он «нарабатывал» возможное будущее свидетельство, что заготовками занимался в Пологах давно.
В углу штабной комнаты за одним из столов гнулся немолодой, желчного вида офицер.
— Владимир Кондратьевич, — обратился к нему Талалаев. — От ремонтников что-нибудь было?
Офицер распрямился;
— До места не дошли. На десятой версте пулемет.
Талалаев повернулся к Шорохову:
— Говорите: "Купаться…" А вода-то холодная.
— Нo, скажем, могу я нанять туда подводу? — спросил Шорохов.
Талалаев и Владимир Кондратьевич переглянулись.
— Можете. К вокзалу мужики из Пологов каждый день пассажиров привозят, — сказал Владимир Кондратьевич.
— Бандиты, — вмешался Талалаев. — Вам с ними ехать, — он повторил свой выразительный жест. — Да сегодня и будут ли? Насторожились. Вы сюда шли, народ на улицах, поди, еще был. А сейчас к вокзалу пойдете, попробуйте хоть кого-нибудь отыскать. Попрятались в погреба. Ученые. Вот так-то…
Талалаев оказался прав. Цареконстантиновка обезлюдела. Лишь бушевали за заборами собаки. По пути к вокзалу Шорoxoв думал: "Если подводы не найду, рвану пешком. Кого-то из местных нанять. Пусть ведет".
— Все еще пытаетесь пробраться
Обращался теперь он к нему по-русски, притом развязно, раскатисто. На нем были черный с белой оторочкой полушубок, шапка из черного, с серебристой искрой, меха. Шорохов даже не сразу сообразил, кто перед ним. Ответил тоже вопросом:
— Куда деваться? Торговля. Границ и фронтов не знает.
— Нe признает, хотите сказать,
— Все в руках человеческих.
— Бога вы — ни-ни.
— Крест на шее ношу.
— И как же?
— Подводой до Пологов. Что еще?
Сложив на груди руки и набычившись, попутчик оценивающе глядел на Шорохова:
— А если я предложу составить компанию?
"Опасно, — подумал Шорохов. — Ой, как опасно. И не откажешься!" Ответил:
— Готов хорошо заплатить.
— Тоже дело. Впрочем, ехать тут — пара часов.
— На крыльях лететь?
— Зачем! Дрезина!
День начался. Был он очень светлый из-за выпавшего ночью и еще свежего пушистого снега. И воздух был свеж. Мчаться с ветерком на дрезине? А как же пулемет на десятой версте? Слишком гладко все складывалось.
— Счастливый случай. Всего-то ребятам на бутылку самогона дать, — попутчик перешел на «ты». — До Пологов ничем не рискуешь. Гарантия. Уж там — чего не знаю, того не знаю, — он опять широко расставил руки и хлебосольно заулыбался.
Два парня в драных ватниках стоя качают рычаг. Убегают под колеса дрезины рельсы, шпалы. Шорохов, вагонный попутчик и какой-то еще человек — лет тридцати, высокий, бритый, в белом полушубке, в картузе из черного каракуля — сидят на скамейке. До Шорохова доносятся отрывки их разговора:
— …ты бы как?.. Ну, ну… Свой, чужой… Врать не буду… Я и не церемонился… Сами бы… Собственными ручками… Там все это по-другому… Голову снова я на плечи ему не посажу…
В душе Шорохова с каждой минутой возрастает тревога. Когда в Цареконстантиновке он объяснялся с вагонным попутчиком, этот, новый попутчик, стоял за его, Шорохова, спиной. К дрезине потом они вели его, как под конвоем — почти стиснув с боков, — и сели так, что он оказался в середке. Теперь говорят между собой, словно бы никого кроме них тут нет. До парней, может, слова их не долетают. Но он-то рядом. Списали. Оба из махновской братии, это ясно. Кто они? Можно ли от них отделаться? Откупиться, если на то пошло.
Шпалы и рельсы все убегают и убегают, словно ныряют под колеса дрезины. По сторонам от насыпи белые поля, деревья, тонущие в сугробах, пригнувшие ветки под грузом снега, кусты.
— Тормози! — кричит этот новый попутчик.
Парни наваливаются на рычаг, колеса дрезины застопориваются, но продолжает скользить по рельсам, а там, впереди, путь перегораживают железнодорожные платформы, причем передняя из них накренилась, опустив тарелки буферов почти до земли, выставив их как таран. Вагонный попутчик вскочил на ноги, размахивает кулаками, кричит.