Испепеляющий ад
Шрифт:
— Сказали! — с мученической интонацией в голосе воскликнул Моллер, — Я в штабе корпуса всего две недели. Карьеру там теперь, когда Игнатия Михайловича, увы, нет, по нашей службе делает Семиглобов. Вы его видели. Уверен, оценили: лицо, фигура, манеры, все в нем превосходно, а в целом — мерзавец. Как рвотное. Знаете сколько сейчас личных врагов у Константина Константиновича? Легион.
— Почему!
— Ненависть посредственностей. Пора невзгод. На ком-то надо вымещать злобу.
— Но, Генрих Иоганнович, я человек трезвого рассчета. Торговля! Дело обязывает. Ваша помощь будет совершенно законно вознаграждена.
Мoллep
— Вы смеете такое мне предлагать?
— Смею, — со смехом ответил Шорохов и тоже оста — новился.
Шли они по середине мостовой. Потому и стояли теперь на середине удицы.
— Деньги никогда еще ни одному порядочному человеку не помешалн — продолжал Шорохов. — Напротив. Умножают возможности его личности.
— Какая я личность! — с досадой воскликнул Моллер. — Просто я так воспитан: в отношениях с людьми каждый день начинать с нуля. Не копить обид, — он взял Шорохова за руку, доверительно наклонился к нему. — Я не сказал главного. Командир болен. Сыпной тиф. Вообще сейчас в лазаретах каждые девять из десяти просто больные. Константин Константинович не исключение. Причем он безнадежен. И полная низость: вчера в лазарете задержали человека с бомбой. Хотел бросить в палату, где лежит генерал… В минуты просветления он умоляет супругу уехать из России. Это ужасно. Он всегда любил жизнь, ее радости, был предан Родине. Но идемте, идемте…
Мануков приветствовал их словами: "Очень рад". Приходу Моллера, показалось Шорохову, совершенно не удивился. Ждал и его? Или они сегодня встречались?
Шорохов все же посчитал необходимым пояснить:
— Время позднее. Идти одному? Мало ли что?.. Генрих Иоганнович — адьютант начальника контрразведывательного отделения при штабе Четвертого Донского конного корпуса, прекрасно знает город. Я уговорил меня проводить.
— Да, да, — ответил Мануков. — Против визита вашего друга я ничего не имею, тем более, что сейчас у меня без того есть один неожиданный гость, — на его губах появилась та особенная улыбка, которая, как знал Шорохов, свидетельствовала о внутреннем волнении. — Теперь будет два таких гостя. И только. Прошу…
Комната, куда они затем вошли, была всего вероятней кабинетом состоятельного адвоката. Темный пapкет, мраморный камин, по стенам — застекленные шкафы с томами свода российских законов, бюро для работы стоя. Были тут еще — письменный стоя с зеленым сукном, кресла, тяжелые зеленые портьеры на окнах и дверных проемах.
Посреди этой комнаты, слегка подбоченясь, с вызовом наклонившись вперед и едко усмехаясь, стоял Михаил Михайлович.
Он шагнул им навстречу, поздоровался энергичным кивком и бодро заговорил:
— Милейшие, только горы не сходятся. Что я сказал! Не просто горы. Большой и Малый Арараты! Казбеки! Чебуреки! Шашлыки! — не уделив Шорохову и малейшего внимания, он подхватил Моллера под руку и, с насмешливой почтительностью уведя его в сторону, к камину, продолжал. — Особое мое вам почтение, дорогулечка. Восхищаюсь. Страж сурового величия. Подбор случайных слов, а красиво. Но только что теперь вам оберегать? Чины вашего корпуса разбегаются, как тараканы по горячей плите.
Высвободив руку, Моллер удивленно смотрел на Михаила Михайловича. Тот продолжал в своем обычном ерническом упоении:
— Еще вопросик, роднулечка. Как себя чувствует Константин Константинович? Военная тайна? Но стервятники слетаются делить мамонтову
Мануков с брезгливой миной на лице прервал его:
— Послушайте? Сколько можно?
Михаил Михайлович изогнулся в шутовском поклоне:
— Можно до бесконечности. Но что за крик души, любезнейший? Или у вас в запасе есть какое-то иное блюдо? Подавайте! Не знаю, как прочие господа, я очень проголодался.
Внезапно он опустился в одно из кресел и остался в нем с видом человека, которого больше ничто не интересует.
Не отрывая глаз от Михаила Михайловича, Моллер расстегнул шинель, снял с шеи шарф, положил на каминную доску.
Мануков кивком указал Шорохову на дверь в соседнюю комнату.
Была это спальня. Притворив за собой дверь и склонившись к шороховскому уху, Мануков сказал:
— Просьба, или не знаю что… приказ, поручение… Завтра около полудня на вокзале, перед дверью в кабинет военного коменданта к вам подойдут, передадут пакет. К сожалению, не такой маленький: размерами с канцелярскую папку. Это учтите. Захватите с собой портфель. С первым же поездом вы уедете в Новороссийск. Дело деликатное в том смысле, что оставаться с этим пакетом в Екатеринодаре вам будет небезопасно. Не могу не польстить: надежней вас никого сейчас у меня здесь нет.
Шорохов спросил:
— Кто будет тот человек?
— Лицо вам известное. Оно тоже вас знает. Пароля поэтому не нужно. Важная подробность: в Новороссийске я появлюсь спустя три-четыре дня. Через миссию вас там найду. Свой адрес вы им сообщите. Заберу пакет.
— Обо всем этом тоже просит Сислей?
— Прошу лично я. В миссии о пакете ни слова. Еще одна подробность. Вознаграждение ждет вас гораздо больше, полученного при посредстве господина Ликашина, — Мануков протянул Шорохову пачку желто-зеленых десятитысячных деникинских купюр. — Это не аванс. На расходы по случаю внезапного отъезда. Повторю: дело срочное, должно быть строго между нами.
"Тысяч двести. Щедр", — с невольным уважением к Манукову подумал Шорохов.
Деньги он взял, но что-либо ответить Манукову не успел: ведя под руку Моллера, вошел Михаил Михайлович.
— Хватит уединяться, раскошнейшие, — объявил он. — Пакуете чемоданы?
— Мне-то почему бы их не паковать? — нервно ответил Мануков. — Я в этой стране девятый месяц.
Все вместе они возвратились в первую комнату. Михаил Михайлович не унимался:
— Но, дорогулечка! В вашем ответе не содержится самого главного. Почему вы делаете это сегодня? Не вчера, не позавчера, не послезавтра, наконец, — он обернулся к Моллеру. — Вы-то почему еще здесь? Выполняете приказ начальства? Какого? Генерала Хольмана? Полковника Кадыкина?
— Мелко все это, — с таким видом, будто у него заныли зубы, произнес Мануков. — Поразительно мелко.
— Желаете по крупному? — Михаил Михайлович насмешливо поклонился. — Что имеется вами в виду, мой милейший? Ах, да! Разговоры этого милого сударя про таланты красного командфронта Тухачевского. Про то, как он громил дивизии Колчака. Адмирал был ничтожество. Трупы правых и виноватых складывал штабелями вдоль сибирской железной дороги. Считал это лучшим способом агитации за твердую власть. А лучший способ: делай необходимое тихо, заявляй о заслугах власти перед народом громко. В этом весь механизм.