Испепеляющий ад

Шейкин Аскольд Львович

— Со Вторым Полтавским полком — порядок. На фронт пойдут. Бунтует только Таманский.

— А зачем и полтавцев выстроили? — спрашивает Шорохов.

— В назидание.

— Полтавцам или таманцам?

Закардонный не отвечает.

— Казаки! — натужно кричит Букретов. — Роль ваша для России от века была велика. Есть ли более святое дело, чем защита родины от внешнего и внутреннего врага? Есть ли выше призвание? Есть ли выше любовь, чем любовь к Отечеству? Теперь, когда красный дракон пытается отнять у нас с вами землю, волю, христову церковь, обездолить женщин, стариков, детей,

неужели мы поддадимся? Ура, братцы! Мы, потомки славных сечевиков, во имя нашей с вами прародины Запорожской Сечи не пожалеем живота своего. Ура!

Сначала, вместо ответа, долгая тишина. Потом отдельные голоса:

— На фронт не пойдем! Долой! Долой войну! Погоны долой! Надоело!

— Казаки? — снова кричит Букретов. — Подумайте о домах своих, о щедрых нивах, о детях своих. Подумайте о вечном своем спасении на небеси, о самой высокой казачьей заповеди: сам пропадай, но товарища выручай. Сам умри, но пусть вечно цветет казачья родина…

Шеренги таманцев начинают ломаться. Вдоль них бегают какие-то люди. "Долой! Долой!" — раздается все громче.

Букретов поворачивается, быстрыми шагами удаляется от лагерного поля. Свита тянется за ним.

— Куда мы? — спрашивает Шорохов, идя вместе со всеми.

— Обедать, — отвечает Закордонный. — Потом будем ужинать. Эту братию надо измором брать. Пусть на поле постоят. Пойдемте. Приглашаю…

* * *

Как и в Ивановской, зал атаманского правления заполняет с полсотни военных и гражданских персон. Букретов мрачен. По-началу царит молчание. Пьют и едят. Потом со своего места поднимается усатый казак лет сорока — станичный атаман.

— Мы счастливы, — говорит он, — что вместе с нами за этим столом атаман Кубанского войска, и мы можем его приветствовать. Большая честь для казаков Таманского отдела. Мы хотим, чтобы вы, ваше превосходительство, это знали, всегда про нас помнили. Для нас в этом…

Букретов прерывает его:

— Погоди. В твоей станице много большевиков? Ты прямо скажи. Ты наверняка знаешь.

— Недовольные есть, ваше превосходительство, — отвечает станичный атаман. — А большевиков? Не знаю. Не считал. Думаю — нет ни одного.

— Ты кто? — Букретов тоже поднимается из-за стола.

— Станичный атаман.

— Не станичный атаман ты, а, — Букретов грязно ругается. — Потому и отвечаешь: "Не знаю". Как ты смеешь мне так отвечать?

— Как же мне отвечать, если я в самом деле ничего этого не знаю?

Букретов упрямо продолжает:

— Ты мне потому так ответил, что ты сам отъявленный красный. При таком, как ты, станичном атамане, да чтобы в Тамани не расплодилось большевиков?

Закордонный наклоняется к Шорохову:

— Там видите? Бородатый. Член Кубанской рады Щербак, левый. Рядом с ним, в сюртуке, прилизанный — частный поверенный. Тоже левый. В них генерал и целит. Вертят они станичным атаманом сколько хотят.

Шорохову следует ответить Закордонному как-то безразлично, он это понимает, но что именно? Придумать он не успевает. Частный поверенный тоже встает и звучно произносит:

— Ваше превосходительство! Обвинять нашего станичного атамана в том, что он сочувствует большевикам, что он красный, утверждать, что это

из-за него в нашей станице расплодились большевики, величайшая несправедливость. Да, большевиков в нашем краю немало. Но, ваше превосходительство! Это произошло потому, что их своей политикой расплодил генерал Филимонов (А.П.Филимонов — председатель временного правительства Кубани в ту пору. — А.Ш.), расплодили вы, ваше превосходительство, их расплодили те всходы, которые взошли на крови Калабухова (Калабухов — видный деятель Кубанской рады, повешенный в ноябре 1919 года по приказу генерала Покровского. — А.Ш.), на крови Рябовола (Рябовол — председатель Кубанской рады. В июле 1919 года пал жертвой террористического акта, организованного деникинской контрразведкой. — А.Ш.). У Кубани особый путь. В него мы верим. Но это значит и то, что Кубани не по пути с генералом Деникиным. Лишь тот, кто понимает это, может служить ей достойно.

Когда частный поверенный еще только начинает свою речь, с полдюжины офицеров атаманской свиты выстраиваются за спиной Букретова, как бы оберегая его от удара сзади. Тот оборачивается к ним:

— Арестовать обоих.

Станичного атамана и частного поверенного, заломив им руки, ведут из зала. Частный поверенный пронзительным голосом кричит:

— Господа! Мы тоже за Кубанскую республику! Но не за большевистскую и не за деникинскую!

Ему зажимают рот, он вырывается, снова кричит, но слов разобрать невозможно.

Порядок за столами нарушается. Военные, штатские тоже начинают подниматься со своих мест. Кто-то истерично кричит:

— Что же это, господа? Ваше превосходительство! Мы здесь среди своих!

Букретов идет к двери. У порога останавливается, приказывает:

— Освободите. Пришлю донцов. Порядок тут у вас они наведут.

Закордонный обращается к Шорохову:

— Знаете, что за этим? Я о смелости местных деятелей говорю. Англичане поддержку обещают. Дотянулись. Вчера в Ивановской, небось, слышали. Отсюда и смелость. Как у девок продажных, когда они в фаворе. Ни совести, ни стыда. Пойдемте. Пить и в другом месте можно, а слушать этих… Увольте.

— Пойдемте, — соглашается Шорохов.

* * *

Как сообщить таманцам, что в ближайшее время прибудут донцы? Букретов сказал это во всеуслышание. Не сдержался. Нели никто не предупредит? Кричали: "Мы здесь среди своих!" Но сам он к таманцам пойти не может. Не поверят: в атаманской свите на лагерном поле стоял. Надо через Скрибного, через Матвиенко. Да где они — тот и другой?.. Или утешиться тем, что не его это дело — кого-либо предостерегать? Запрещено Агентурной разведкой. Так ведь люди-то рядом живые?

* * *

В компании Закордонного повторяется вчерашнее: пьянство, карты. Около полуночи за окном раздается конский топот. Выходят на крыльцо. В станицу вступает конный отряд. Шорохов по привычке считает: почти две тысячи сабель, четыре орудия, пятнадцать тачанок с пулеметами.

Что такое? В трех шагах от крыльца стоит Скрибный! Шорохов подходит к нему:

— Меня караулишь?

— Хоть бы и так.

— Чтобы от плеча до пупа разрубить? Для того приятелей своих дожидаешься?