Исполин войны. Первые месяцы войны
Шрифт:
– Любимый…., – по лицу девушки, текли крупные слёзы, – я тебя, буду ждать…. Ты, только вернись….
Калабанов пришёл в себя, и уже почти скрывшись в машине, поднял голову. С силой, оттолкнулся от пола автомобиля, вырываясь из рук конвоя, и выглянул на улицу. Его взгляд, был прикован, ко второму окну, второго этажа, справа от подъезда. Там, легонько дёрнулась занавеска. На лице Зиновия, появилась улыбка. Он, увидел Александру! Хотел закричать, но разбитые губы и кулак конвоира, не позволили это сделать. Вместо крика, получился громкий, сдавленный хриплый выкрик:
– Шурка…. Я вернусь…. Обещаю….
Вместо
Глава 2
Лагерь. Тёмный барак.
Почти ничего не видно. Только длинные ряды нар и трели храпов, да кашлей на разные тональности, доносятся из всех углов. Нарушает эту идиллию, противный скрип, открываемой входной двери, да глухой стук каблуков хромовых сапог, по деревянному полу.
Вошедший надзиратель, быстро включает тусклый свет, и громко кричит:
– Отряд! Подъём! Живо, на построение! Бегом, я сказал! Бегом! – и резким движением, сбрасывает на пол с нагретых телами нар, осужденных, тех, что лежали ближе к двери. За его спиной, стояли два автоматчика, и они смотрели, на поднятых посреди ночи людей. Видя их недовольство и усталость, ехидно улыбались, словно им это зрелище, доставляло неописуемое удовольствие, – Живее! Живее, мать вашу! Сволочи, бегом, б…! У вас две минуты!
Заключенные, уставшие после тяжёлого трудового дня, зашевелились и начали подниматься. Они слазили с нар, бросая недовольные взгляды, на сытые и холёные лица надзирателей.
– Паскуды, бегом сказал! – не унимался надзиратель, – Бегом! Вы что, мать вашу! Не слышите?! – при этих словах, он пнул ногой, пожилого и очень худого мужчину в очках. Зк упал, ударившись о край нар, и разбил себе голову. Во избежание новых ударов, быстро поднялся на ноги, и принялся одеваться, – Копошитесь, словно тараканы полудохлые! Это всех касается! И воров тоже!
Жители барака, на ходу, натягивая на себя тяжёлые ботинки, фуфайки и выбегали на построение во двор, под громкие крики надзирателей и лай собак.
– Не рви горло, начальничек! – накинув кепку на голову, отозвался один из заключённых, – Выходим мы, уже. Только, не тараканы, а люди.
– Калабанов, твою мать! Ты мне, ещё поговори! Защитник, хренов! – надзиратели выходят из барака, за ними и заключённые. – А то, и тебе, ускорительного пропишу!
– А ты, Елизар, попробуй! – сухо и решительно отвечает Зиновий, глядя из-под лобья на надзирателя.
– П…. тебе, Калабанов! После построения, по тебе, карцер плачет!
Последними, и не спеша, выходят уголовники. Первым шёл, пожилой человек. Он, по местным меркам, был нормально одет. Обут в добротные ботинки. За ним, шагнули за порог, его окружение, нескольких крепких уголовников. Это был – вор в законе, и его свита.
Люди, не успевшие ещё отдохнуть, знали, что ни смотря, ни на что, их, ни свет – ни заря, завтра погонят на работу. Поэтому, немного нервно, ждут объявления, для чего и по какому поводу, в такую рань выгнали отряд и построили во дворе. Заключённые осматриваются по сторонам, думая, может, кто-то из бедолаг сбежал, и теперь, подняли конкретный «шухер». Но вроде, все на месте. Только воры, цинично зевают, и бросают недовольные взгляды в сторону
Среди политических, выделялся один, темноволосый, статный, коренастый парень, годков так около тридцати, тот которого назвали Калабанов. На каждый выпад, в сторону политических, он тут же поворачивался, и если удавалось столкнуться взглядом с уголовником, что произнёс ругательства, то тот сразу делал вид что: «Моя хата с краю, ничего не знаю!» и замолкал. Очевидно, знали, что этот человек, никого в обиду не даст. И неважно, по какой статье сидит человек. Главное, чтобы всё было по совести. Накосячил – отвечай! Ну, а коль, не виноват человек, то на «нет», как говорится, и суда нет.
Вот, наконец, из темноты, под свет тусклых ламп, немного спешно, вышел сонный начальник лагеря. Поджарый, с сальным лицом, в расстёгнутой нараспашку шинели. С ним, два офицера. Один из них, явно не местный. Одет, гость, немного щеголевато, и не по местной погоде, но держался бодрячком. А позади, на расстоянии пары метров, стояли четыре автоматчика с ППШ наперевес. Они хищно осматривали заключённых, освещённых светом прожекторов, видя в них не людей, а скот, перед бойней.
– Заключённые! – гаркнул сиплым и грубым голосом начальник лагеря, поеживаясь от утренней прохлады и от досады, что, его самого, подняли с тёплой постели. Прямо, из ласковых объятий жены, и приказали, срочно построить весь контингент на улице. – Вы, уже знаете, что на нашу Родину, вероломно напал враг….
– И чё, начальнички? Вы, в штанишки наделали?! – с издёвкой в голосе, послышался крик из толпы, – Или вы, в натуре думаете, что мы, в этом виновны? Так это, не мы! Зуб даю! Это всё, падла буду, политические! Они ж там, все, поголовно шпионы…. А вы нам, чё, за место «абакумычей», выдадите винтовочки чёли? Или автоматики?! – громко ухмыляясь, высказался худой молодой воришка, с кепкой на самом затылке, по фамилии Чапрыкин, по прозвищу Чапа. – Так мы, всеми ручками «за»! – он поднял обе руки вверх, шевеля ладонями, словно ребёнок делающий «фонарик». – Токмо, начальничек, нам бы, в придачу пару «гитарок», да «гусиных лапок». Ох! – Чапа, от удовольствия зажмурил глаза, – Как бы-ы я тогда, всё красиво расписал! Ой, мама не горюй!
Та часть отряда, в которой стояли сплошь уголовники, хохотнула. Остальные, стояли молча.
– Чапрыкин! – недовольно закричал начальник лагеря, – Могу, твои нары, на карцер поменять! Так недельки, на две! – он строго посмотрел, на разговорчивого заключённого. Чувствуя, что так не хочется, с раннего утра, портить себе настроение, а видимо придётся. И желал, только одного: «поскорей бы уехал этот гость, из центрального управления, и можно вернуться в постель и досмотреть прерванный приятный. Местами, даже очень эротичный сон». Чапрыкин поправил кепку, и хотел что-то бросить в ответ на угрозу начальника лагеря, на которую, он клал с прибором, но тут, на его плечо, легла, рука пахана, вора в законе, по кличке Седой.