Исполнение желаний
Шрифт:
...Через неделю меня выписали. Я переоделся в нормальный костюм, вышел во двор, залитый по случаю моего освобождения солнцем, обернулся на серый бетон психушки, вдохнул полной грудью. И осознал, что чего-то не хватает.
Я сунул руку в карман, куда переложил шарик, при выписке, из халата. Шарика не было! Напрасно надрывалось в сияющем небе белесое солнце. Напрасно позвякивал трамвай, гудели машины, хлопали двери магазинов и кинотеатров. Серое небо падало на меня со зловещей неотвратимостью. Я спас себя, свою душу, но тут же погубил ее. Ведь шарика, - теплого, янтарного, радостного, -
Самое любопытное, так это то, что КГБ всерьез мной занимался. А мне было забавно. Хотя никакой особой ненависти я к советской власти не испытывал. Если не считать той неприязни, которую я испытывал и испытываю к любой власти в любом проявлении.
ЖЕЛАНИЕ ТРЕТЬЕ
1
Наступало время выписки из кардиологического отделения. Теперь меня по законам советского времени должны были определить в санаторий для реабилитации. Должны, если бы я где-то работал. Увы, из районного КБО фотографа Ревокура давно уволили, да и след мой уже, наверное, потеряли. Кроме того, мне вовсе не хотелось возвращаться в эту полубурятскую деревеньку. Теперь, с Проводником на запястье и после лечения, я чувствовал себя гораздо бодрее и рассчитывал на крупные достижения.
Для начала следовало достать денег. Немного у меня еще оставалось с того происшествия на вокзале, когда я при помощи Проводника произвел первый в своей многогрешной жизни гопстоп. Но я хотел в хороший санаторий, а это требовало соответствующих связей. (Напомню, что дело происходило в СССР, где связи — лучше партийные — давали большие возможности). Деньги могли помочь организовать связи, а дальше — по нарастающей. Опыт имелся. И журналистский, и аферистский.
До сих пор жалею, что разрушилась однопартийная система. Так было легко управлять этими запрограммированными коммунягами! Я знал как с ними разговаривать, кем представляться, на чем играть. И обычно получал то, что мне требовалось. По крайней мере, в районном масштабе. Хотя, приходилось и с областным (и, даже, краевыми) монстрами успешно сотрудничать.
Хотя, вру — не жалею. Так, некоторая ностальгия. Детская болезнь левизны.
Значит, следовала достать деньги для раскрутки. В больнице, где я лежал, была охраняемая палата. Там приходил в себя после сердечного спазма подследственный крупного масштаба. Еще бы, не крупного, коли у его палаты постоянно дежурили два мента. Будь он фигуркой помельче, лежал бы в тюремной больничке. Я решил с ним законтачить.
Сделать это было не слишком трудно. Вечером я надел халат врача (они свободно висели в гардеробной; золотое время совдепии), белую шапочку и нахально прошел в запретную палату, помахивая стетоскопом, который спер из ординаторской.
— Ну-с, больной, — сказал я, подходя к кровати, на которой лежал широкомордый мужик лет сорока. Его живот высоко вздымался над горизонталью одеяла. — Как мы себя чувствуем?
— Что-то я вас не знаю, доктор, — ответил мужик тоненьким голосом, дисгармонирующим с его внешностью, — вы раньше ко мне не приходили?
— Тише,
— Вы меня с кем-то путаете, доктор, — нахально пропищал мужик.
— Думаешь, я — наседка! Дубина стоеросовая! Посмотри вниз.
Он посмотрел на мои больничные, растоптанные шлепанцы, на пижамные брюки, нагло торчащие из-под халата. Промолчал.
— Я же рисковал, сюда идя, менты могли врубиться. Или ты по фене не сечешь? Если я тебя вытащу на волю, сколько забашляешь?
(В ту пору кроме жаргона в лексике активно присутствовали жаргонизмы лабухов — музыкантов. Чувак, чувиха, башли, лабать... Нынче эти слова забылись, в русский язык активно вторгается тюремная фразеология.)
— Надо подумать, — пискнул толстяк.
— Думай, — я пошел на выход, моля Бога, чтоб менты не посмотрели на мои ноги.
Ушел я удачно, скинул халат, вернул инструмент на место, а сам уселся на кровать и по привычке, последнее время появившейся, спросил беззвучно у Проводника:
“А твое мнение каково на этот счет?”
“Все очень просто, — прозвучал у меня в голове Проводник, — его надо вывести так, чтоб никто не заметил. Лучше сделать это не вечером, а часов в пять утра: именно в это время у людей наиболее сильно разлитое торможение”.
“Хорошо говоришь, особенно мне нравиться твой совет о том, что сие дело надо произвести незаметно”.
И тут, неизвестно уж по какой ассоциации, я вспомнил цирк, стандартный номер иллюзионистов говорящей головой.
“Система зеркал — вот, что нам нужно! Система зеркал и обычная каталка процедурной сестры с инструментами. Он, хоть и толстый, но не на долго поместиться там.”
“Идея хороша, — незамедлительно отозвался Проводник. Как ты ее собираешься реализовать?”
“Собираюсь... Очень просто. Я, вроде, уже ходячий...”.
Действительно, дальнейшее не требовало особого ума. Я отпросился у доктора в город, пообещав не напрягаться, пользоваться такси и вернуться к обеду. Деньги еще оставались, их мне вполне хватило на поездку на тачке в цирк и обратно. Я вернулся к обеду, а вечером ко мне пришел первый посетитель. Пришел в положенное по “уставу” советской больницы время, пробыл у меня час, ушел и следующий раз явился через сутки поздно вечером, во время для свиданий не положенное, и принес объемный пакет. Я отдал ему все свои деньги, что-то около 120 рублей (речь идет о старых, полноценных рублях, о времени, когда десяти рублей хватало на ресторан), пообещав остальные после окончания задуманной операции.
Ночь я почти не спал. Хотя мог спать спокойно — Проводник прекрасно справлялся с ролью сверхточного и сверхнадежного будильника.
Под утро я встал и прошаркал больничными тапочками в туалет. Открыл окно, впустил девушку — ее я нанял там же, в цирке, с подачи иллюзиониста, и пока она одевала халат, раскрыл складную каталку процедурной сестры. И каталка поехала в охраняемую палату. (Девушка мне понадобилась по простой причине: советский дежурный врач в предутренние часы спит, а не шляется по палатам).